Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

В это время косые лучи солнца осветили соседнюю комнату. Сначала в глаза бросились яркие вещи — граммофонная труба и серебряная иконка на спинке двухспальной кровати. Затем, приглядевшись, Иван увидел два настенных портрета. Один, исполненный маслом, не понравился: художник увлекся внешностью Тамары — подметил наливные плечи, чувственные губы, светло-зеленые глаза с кошачьей раскосинкой и взбитую прическу. А второй, карандашный, лучше: Леонид Рогов изображен с трубкой — волевой и в то же время задумчивый.

Как всегда при сильном удивлении, Воркун дернул себя за ус. Он знал, что Леонид не любил фотографироваться и тем более позировать художнику. Даже он, Иван, не имел портрета приятеля.

«Почему Леня скрывал свою любовь?» — подумал Воркун и указал на стенной рисунок:

— Откуда у вас, Тамара Александровна?

Она ждала другого вопроса и с благодарностью подняла глаза на Ивана:

— Удивительный портрет, не правда ли? Одни прямые линии. Продолговатое лицо. Точеный нос и открытый взгляд в острых ресницах. Сам прямой и во всем любил прямоту. Даже костюм — простая кожа, а без вмятинки, надлома. И всегда-то бритый, чистый, подтянутый. Идет как по ниточке… — Она нечаянно сбила с головы платок и воскликнула: — Боже, зачем я?! Ведь вы лучше знаете Леонида…

«Ну, нет, зеленоглазая, далеко не лучше: он дружил со мной, а о своей любви помалкивал».

— Кто автор портрета?

— Наш Сварог. Мой портрет художник сделал по моей просьбе. А Леонида зарисовал, когда тот зашел к нам за кулисы. Сварог создал оперу в Руссе. И сам поет на сцене. Впрочем, вы же слушали его в роли Мефистофеля…

«Может, Сварог снял копию и с богоматери?» — подумал Иван.

Ланская встрепенулась, поправила платок:

— Идут! Опять допрос?

— Нет, они, наверное, в сад…

— А вы?

— Следствие ведет Селезнев.

— Какое следствие? — заволновалась она. Леонид же умер от сердца. Он давно жаловался на боли. А тут верховая езда и стычка с братом…

— Здесь… в спальне?

— Да. Карп влез в окно. Я еще лежала. Вы знаете, он и раньше вязался за мной. Но обычно не позволял лишнего. Тут же наглец… порвал сорочку…

«И оставил метку на груди», — мысленно дополнил Воркун.

— Он, конечно, сильнее. Я стала вырываться, кричать. К счастью, в этот момент вернулся Леонид. Младший сопротивлялся. Все же старший выгнал его. — Тамара закрыла лицо ладонями и тяжко вздохнула: — И все из-за меня…

Воркун немного переждал.

— Тамара Александровна, Карп пошел домой следом за братом?

— Нет, на улицу. А Леня задержался у меня. Он еще вчера предупредил, что зайдет за ответом. Но объяснение не состоялось. У него был настолько усталый, болезненный вид, что я пощадила его. Отложила разговор до вечера. Понимаете, Иван Матвеевич, если бы он не требовал, не приказывал, я, возможно, сама бы сняла крест. Во имя любви. Но мне претит насилие. Леонид сам убил во мне святое чувство к нему. Я даже хочу совсем уехать из Руссы… — Певица зябко подернула плечами: — Не везет мне… Я ведь, дурочка, девчонкой выскочила замуж. А его в первом же бою… И опять траур…

Хозяйка пригласила Ивана к столу:

— Налить горячего чая?

Он отказался. Его преследовал запах духов. И она, словно разгадав его мысль, закрыла дверь спальни.

— На днях Карп играл в бильярд и обобрал партнера, — коробку конфет и флакон французских духов. Говорит, тот привез из столицы. Моряк какой-то…

— Моряк?! — заинтересовался Иван и невольно нащупал в кармане книжечку Овидия. — Коренастый, рыжий и желтоглазый?

— Не расспрашивала. И жалею, что приняла подарок. Все равно флакон выбросила. Но духи очень стойкие.

Она прислушалась:

— Вы правы… голоса в саду…

— За кого переживаете, Тамара Александровна?

Она сжала ладонями щеки, зажмурилась и не без колебания умоляюще проговорила:

— Иван Матвеевич, поверьте мне, Алеша не мог принести икону. Он комсомолец. Он друг Селезнева. Он уважал Рогова…

— Алеша… Где служит?

— Рабочий курорта. Сын сторожихи Смысловой. Она вместе со мной поет в церковном хоре…

— Где старостой Солеваров?

— Да. Старик очень просил меня повлиять на Рогова — спасти чудотворную икону. Староста должен был прийти ко мне, но почему-то не зашел…

Ивану вспомнился Солеваров в толпе возле дома. Теперь понятно, почему церковный староста оказался на Ильинской улице: шел да не дошел — выстрелы остановили. Другое дело — Алеша Смыслов. Зачем он пришел к Роговым и почему убежал?

— Тамара Александровна, из дверей Алеша выскочил один?

— Нет, сначала черный кот.

Воркун видел этого кота возле бочки с водой.

— А вы не обратили внимания, во что был обут Смыслов?

— Кажется… в бутсы…

Иван вспомнил о царапинах на заборе: это, видимо, следы от шипов.

— Он что… спортсмен?

— Да, отличный! И рукодел замечательный.

— И кистью владеет?

— Нет, Иван Матвеевич, ни кистью, ни голосом, ни гитарой. Поэтому Леня никогда не приглашал его к себе на концерты, хотя Леша — приятель Селезнева…

— Говорите — приятель… — И, не дожидаясь ответа, Воркун направился к выходу: — Ну, дорогуша, извините… мне пора…

Хозяйка, прощаясь, щекой прижалась к плечу Ивана Матвеевича. Она и раньше, после домашних концертов, прикосновением щеки благодарила гармониста.

Молодого чекиста Иван нашел в сарае, который соединял дом с флигелем. Сеня подсчитывал фанерные листы. Они стояли между дровами и небольшим верстаком.

— Все на месте, — облегченно вздохнул Селезнев и с надеждой посмотрел на Ивана Матвеевича: — Что выяснил, дружок Воркунок?

Как только речь пошла о Смыслове, молодой чекист отмахнулся:

— Лешка — свой парень. Мы с ним вместе и футболим, и тут вместе мастерим. — Он показал на рабочий стол. — Без меня Лешка и дров натаскал на кухню, и рыбы наловил для воскресного обеда. Леонид знал его хорошо-отлично…

— А не труслив он часом?

— Что ты, дядя Ваня, парень — отчаянный!

— Ну а почему ж сдрейфил, удрал?

Сеня почесал затылок и честно признался:

— Загадка-задачка! Я, между нами, уже бегал к нему. Нет дома. И велосипеда нет. Утек-умчался куда-то…

Воркун напомнил о заборе с царапинами, о своей встрече с Селезневым и прямо спросил:

— Ты знал, кто махнул через забор?

— Еще бы! У Лешки ботинки с шипами. Но он хитер бобер: снял бутсы и босиком по лужам…

— И все же, Сеня, найди приятеля: он же свидетель…

— Точка! Иду! — В дверях сарая молодой чекист задержался: — Этот пузан, толстяк-то, сказанул насчет Рогова: «Умер от разрыва сердца, и точка!» И доктор подтвердил: «Порок митрального клапана». Как бы Пронин дело не закрыл. Чуешь?

Из сарая они вышли вместе. Иван поднялся на чердак за Пальмой и гармонью, а Сеня пересек двор и, выйдя на улицу, направился к проходной курорта, где попеременно дежурили Герасим и Алешина мать.