Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

На спинке кресла висела аккуратно отутюженная серая толстовка. Подумал о матери. При всей своей любви к сыну, она обрадуется отрицательному ответу из Москвы. Анна Васильевна убеждена, что ее ущербная старость без внуков — от безумного влечения сына к философии. В сердцах мать выговаривала любимцу: «Ты историк! Зачем тебе метафизика? Схемы засушили тебя. От твоих мудрствований шарахаются прекрасные женщины. Ты оборвал калугинский род! Твой ученик — не сын тебе: у него есть свои родители».

Учитель думал о своем ученике: «Пожалуй, именно Глеб — лучшее доказательство жизненности и действенности логики: вчерашний неуч — ныне отличник педтехникума. И почем знать, возможно, он, вооруженный „Логикой открытия“, станет моим подлинным наследником. Правда, за последнее время ученик зачастил в музей Передольского. А профессор может увлечь юношу редкими экспонатами, занимательными рассказами о своем путешествии в Сибирь, гипнотическими сеансами. Но Владимир Васильевич неорганизован: он никогда не создаст ни системы в учебе, ни атмосферы дружбы, тем более — отцовского тепла. Коллекционер даже со своими детьми не занимается. Нет, нет, Глебушка вернется…»

Калугин вскинул брови: ворвался резкий звонок телефона. Трубка гудела от баса приятеля:

— Дружище! Будь в одиннадцать у памятника России. Подробности на месте. Очень спешу!

Чекист озадачил Калугина. Обычно начальник губотдела ГПУ назначал свидания у себя в доме или сам приходил сюда, а тут — в Кремле, на бойком месте. Чем это вызвано? Если Иван решил постоять за монумент Тысячелетию, то сказал бы по телефону. Нет, тут что-то иное!

Еще семинаристом Николай, развивая руку, брился на ощупь. И сейчас, не глядя в зеркало, спокойно водил бритвой, хотя она, острая, чем-то напомнила московский конверт. Калугин вскрыл его и бегло прочел:

«Уважаемый тов. Калугин! Проиллюстрируйте Вашу статью хотя бы одним примером научного открытия, сделанного с помощью диалектики. И ваш труд будет опубликован в журнале. С комприветом!»

Ирония прозрачна! Даже великий Гегель не открыл, а лишь предугадал таблицу Менделеева. Остается одно — искать самому научное открытие с помощью диалектики.

Его взгляд выбрал портрет Ленина, стоявший на приземистом столе. Ведь именно Ильич завещал разрабатывать диалектику со всех сторон. Возможно, одна из сторон и есть ЛОГИКА ОТКРЫТИЯ?

В соседней комнате послышалось знакомое шуршание. В субботу матушка поднималась раньше обычного: сегодня в доме уборка, стирка, баня. Она, бывшая сельская учительница, жена лесничего, привыкла к трудовой колготе и отказалась от прислуги: «Работаю, пока живу, и живу, пока работаю».

Калугин наколол дров для каменки, натаскал в бочку воды; заглянул на кухню, выпил парного молока вприкуску с морковным пирожком и затем крикнул в окно, открытое в садик:

— Мама, передай, пожалуйста, Глебу: обедаем вместе!

— А ты, сынок, — она выдержала паузу, поливая розовый куст возле веранды, — уверен, что он позвонит?

— Уверен, абсолютно уверен!

Город готовится принять участников международного автопробега: всюду звенят топоры, стучат молотки, а на вышке яхт-клуба, что рядом с железным мостом, укрепляют флаг, сорванный бурей.

Слобожанин шел вдоль реки, где на берег были выброшены лодки и плоты. Бурелом — беда, но беда активизирует нашу деятельность, заставляет думать над причиной и следствием, равновесием и противоборством. Именно здесь, над Волховом, Рерих увидел столкновение грозовых туч и создал картину заоблачной борьбы.

«Что рождает бурю? Стык полярных температур! Перепалка земли и неба! Всем крутит противоречие!» — размышлял Калугин, отгоняя ненужные мотивы ради главной мысли. Он думал только о предстоящей встрече с чекистом.

Вдруг он остановился. Из окна речного буфета на него пристально смотрела белокурая незнакомка с газовым шарфиком на шее. Что бы это значило? Возле кремлевской арки Калугин оглянулся. Темно-синие глаза следили за ним. Невольно вспомнились дни подполья, слежки и агентурный «хвост». Явное недоразумение: его приняли за другого. Не знает он этой блондинки: ее не забудешь — личико юное, а плечи гребца.

Войдя в крепость, Калугин разом освободился от цепкого взгляда незнакомки: повсюду еще валялись окурки, клочья бумаги, сухие ветки: заверть стихла два часа назад. Микешинский памятник сверху был накрыт полосатой палаткой, заброшенной сюда, видимо, смерчем. За круглой решеткой монумента обнаружились два паренька: крепыш в жилетке, с черной челкой, держал лесенку, а худой, в грязной майке, босой, стоя на стремянке, тянул на себя полотно, похожее на арестантскую рубаху. Они, наверное, подрядились к пострадавшему торговцу.

Калугину, председателю Детской комиссии, казалось, что он знает наперечет местных беспризорников, а вот — совсем незнакомые. Надо взять их на учет, но в это время из окна углового дома раздался призывный голос члена Контрольной комиссии:

— Отпускник, на минутку!

Калугин обязательно зайдет в губком: узнает новости, проконтролирует ликвидацию последствий урагана, запросит почтамт насчет московских газет и позвонит на кирпичный завод…

(Не удивляйтесь, дорогой читатель, в те годы партийцы во время отпуска не освобождались от общественных нагрузок. Калугин и сейчас, в дни каникул, ловил беспризорников, содействовал автопробегу, рыскал в поисках вагонеток: все губкомовцы помогали восстанавливать промышленные предприятия).

Он бросил взгляд на памятник Родине и глазам не поверил: мальчишки исчезли вместе с лестницей и палаткой. До чего же проворные, бесенята!

Захрипел длинный, с квадратным раструбом громкоговоритель, установленный на здании губкома. Радиостанция «Коминтерн» сообщала точное московское время.

Все намеченное выполнено за полчаса. И, выйдя из парадной губкома, он направился к центру Кремлевской площади, где возвышался гранитно-бронзовый монумент со множеством фигур. А рядом с решеткой увидел странную особу. Молодая женщина в белом перемахнула через кольцо ограды, шагами измерила подножие памятника и вынула из бисерной сумочки сиреневый блокнотик.

Такое впечатление, словно город уже запрудили иностранные машины. Вот из комфортабельного лимузина вышла леди осмотреть русское чудо. Она заставила новгородца вглядеться в микешинское творение, похожее на шапку Мономаха.

Еще ребенком Николка подбегал к высокому изваянию с такой непосредственностью, словно перед ним горела нарядная елка с новогодними игрушками.

Затем Коля по статуям наглядно изучал историю России: за каждым героем закреплял даты, события, биографии. Гимназиста прозвали Карамзиным.