Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)

Продравшись сквозь кусты шиповника, мы вышли на Мишкину поляну. Однако она была занята. Представ­шая моему взору картина поразила меня. Само время выветрило из памяти понятие о пикнике. А здесь, перед нашими глазами, был самый настоящий пикник. Вокруг клетчатой скатерти, уставленной бутылками и закуска­ми, лежали люди. Один из них, тяжелый, неповоротли­вый, с толстой короткой шеей, неловко приподнялся на локте, и я узнал Хохлова.

— А, молодой специалист,— сказал он без удивле­ния.— Иди к нашему шалашу. Долотов, налей ему вод­ки. Иди, иди. Снежков, не бойся.

Мишка испуганно схватился за мою руку.

Начальник ЖКО, который вселял меня в общежи­тие, встал на четвереньки и подвинул синюю бутылку. Еще один мужчина спал в стороне, отвалившись от ска­терти на траву; он, очевидно, был пьян. А рядом с Хохловым лежала длинноногая девушка в шелковых чул­ках. Она медленно, изогнувшись тонким станом, подня­лась и, не натянув юбку на красивые колени, выдернула из тлеющего костра сучок и прикурила. Сквозь дымок посмотрела на меня прищуренными глазами. Вот когда я поверил слухам. Эту девушку спас от какой-то беды Хохлов на своей прежней работе и вывез с собой на Быстрянстрой. Здесь она числилась экономистом, но не работала.

— Садись,— приказал мне Хохлов.— Пей.

— Спасибо. Я не пью,— отказался я.

— Пей! Научишься водку пить, тогда и будешь ра­ботником. Правильно я говорю, Тамара?

Девушка не ответила. Выпустив длинную струю ды­ма, усмехнулась.

— Пей! Сади мальчонку. Твой, что ли?

— Нет. Это сын уборщицы из общежития.

— Молодая? Красивая?

Долотов пьяно рассмеялся:

— Да нет, что вы, Пров Степанович. Это Настин сын.

Девушка смотрела на меня, усмехаясь.

Хохлов хозяйским движением отобрал у Долотова бутылку, сам наполнил стаканы. Я видел, что он сильно пьян, но рука его была уверенна и взгляд точен.

— Пей, Снежков! Знаешь, как наши отцы нанимали работников? Ставили на стол четверть водки... Пьет — хороший работник, не пьет — к такой матери. И ты, со­сунок, учись. Научишься — работником будешь... Ну, директора хочешь обидеть? Смотри на других,— он кив­нул на подобострастно улыбнувшегося Долотова. — Они не обижают. Они знают, что Хохлов им отец. Понял? Не бойся, я тебя научу жить. Пей!

Я потянулся к кетовой икре.

— Правильно,— сказал Хохлов.— К хорошей водке нужна хорошая закуска. Подожди, сейчас нам стерлядки привезут. Уху будем есть. Любишь стерлядь? Царь-ры­ба. Правильно, Тамара?

Я густо намазал икрой большой ломоть хлеба. Хох­лов ждал. Все чокнулись. Я отпил глоток и протянул бутерброд Мишке.

— Не пьешь? Меня обижаешь?— Хохлов зло швыр­нул стакан с водкой в костер и хотел вскочить. Но Тамара резко наклонилась к нему, обвила его шею длинными руками.

— Пров Степанович! Я хочу рыбачить! Снежков, научите меня.

Багровое лицо Хохлова расплылось в улыбке.

— Ладно,— согласился он,— подождем до стер­лядки.

Он откинулся на сверкающий фланелевой подклад­кой реглан, глядя, как мы идем к песчаной косе. Миш­ка, сведя глаза к переносице, слизывал с ломтя икру.

— Дядя Саша,— шептал он, дергая меня за руку,— А это что такое? Я никогда не едал.

— Икра, Мишка. Есть такая большая рыба — кета.

Упершись каблуками плетеных босоножек в сырой песок, Тамара остановилась и раскрутила леску.

— Мишка, доставай червей,— сказал я.

Не спуская взгляда с икры, Мишка полез в карман, и вдруг лицо его вытянулось и стало удивленным.

— Дядя Саша,— сказал он испуганно.— Вот мама письмо вам велела передать, а я забыл.

Он протянул измятый конверт. Узнав Ладин почерк, я спрятал письмо в нагрудный карман. Я не хотел, что­бы это письмо видела Тамара.

А она, вытянув маленькую рыбку, хлопала в ладоши и прыгала. Это была уже не та девушка, которая ку­рила у костра, подтянув колени к груди, и глядела на меня с усмешкой. Сейчас она походила на школьницу. Возникшая было неприязнь к ней у меня исчезла сов­сем, когда она, услышав Мишкин шепот: «Дядя Саша, я еще хочу этого»,— рассмеялась и принесла икру, шпроты, хлеб и сказала:

— Ешь все. Пров Степанович не обеднеет.

Мальчишка забыл о рыбалке, ради которой шел сюда, и, поставив банки между худеньких колен, тороп­ливо набивал полный рот. А девушка смеялась, хлопа­ла в ладоши, выдергивала сверкавших на солнце рыбок. Увидев плывущую к нам лодку, она закричала сердито:

— Куда правите, не видите — я ловлю рыбу!

Мужчина с бархатными бровями и миндалевидными меланхолическими глазами на лошадиной физиономии, кланяясь, прикладывал к сердцу бледные руки, изви­нялся за свою ошибку взглядом. Это был заместитель Хохлова по административно-хозяйственной части; фа­милия его была Шельняк, но все его звали «Шельма».

В происхождении этого прозвища была виновата Тамара. Рассказывали, что в прошлом году, то есть в те времена, когда для нее еще не была придумана долж­ность экономиста и ей приходилось работать секретар­шей у Хохлова, к ней пришел мужичок-плотник и по­плакался на то, что его бригада не может получить расчет; работа окончена и принята, но все нет ни това­рища Хохлова, ни товарища Шельмы. Тамара рассмея­лась и сказала, что «товарищ Шельма» его сейчас при­мет, и пропустила в кабинет замдиректора. Мужичок вошел и так и назвал Шельняка Шельмой: «Товарищ Шельма, я до вас...» Был скандал, Шельняк рвал и ме­тал, но прозвище прилипло к нему крепко. Так вот этот самый Осип Николаевич Шельма и кланялся сейчас заискивающе Тамаре.

Напуганный сердитым окликом хохловской прибли­женной, он вцепился в плечи старика-бакенщика, сидя­щего на веслах, и шипел на него по-гусиному.

А Тамара, продолжая злиться, ворчала:

— Дурак, всю рыбу распугал...

Когда нас позвали к костру, Тамара ударом острого носка сбросила пустые банки из-под икры и шпротов в реку и побежала хвастаться уловом. Ей хотелось не­пременно сварить уху из выловленной мелочи, и никакие доводы Хохлова, что готова стерлядь, не помогали.

Сидя у скатерти, поглядывая на рыбачившего Миш­ку, я слушал директора, который говорил мне о том, чтобы я учился работать у старших. Долотов и Шель­няк поддакивали ему. А у меня на душе накапливался горький осадок от всего этого, перед глазами вставали двухэтажные нары в узком бараке, мокрые бахилы и портянки, сушащиеся над раскаленной печкой, растре­панные девушки с голыми плечами, мазутные факелы, месиво из снега, торфа и воды... Хохлов умиротворился, рука его небрежно поглаживала Тамарино колено, об­тянутое шелковым .чулком, слова звучали беззлобно:

— Работа — работой. Ты знаешь, какой мы участок держим? Торф — это танки. Потому я за работу спра­шиваю. А дружба — дружбой. Кто у меня в гостях — ешь, пей, как у себя дома. Хоть мастер, хоть бакенщик. Правильно я говорю, старик?