Анатолий Дьяконов - Андрюшка Сатана

В землянке было полутемно и душно. Горела керосиновая лампочка. Свистунов лежал на походной кровати и, должно быть, только что проснулся. Голос у него был сиплый.

– Откуда?

– Из Среднина.

– Зачем?

– Письмо от Романовских привез.

Свистунов быстро вскочил на постели.

– От Романовских? От обоих?

– Конешно.

– Давай сюда.

Сатана снял шапку и вынул из-под пропахшей потом подкладки конверт, на котором стояло: «Свобода и революция. Свистунову». Свистунов читал письмо, быстро бегая глазами, и все время повторял: так, так, так... так... так-так... Кончив, он вскинул на Сатану бегающие глаза:

– А где ты их видел?

– Так они же ночевали у меня. А под утро нас и застукали. Все Гурда, чтоб ему кашей подавиться. Одного Романовского не то порешили, не то поранили. Другого живьем взяли. Не успел даже нагану из штанов вытащить. А я, как завидел неладное, схватил письмо, махнул в окно и давай бог ноги. Версты три бегом бег. Насилу отдышался.

– Что ж тебе Романовские говорили?

– Мне-то мало што. А вот промежду себя разговаривали.

– А ты помнишь, о чем они между собой говорили?

– Ну, да, помню. В другой уезд собирались. Говорили, что здесь набор плохо идет. Большевики да Гурда здорово мешают... Да, окромя всего, и налет подкузьмил.

Свистунов перебил:

– Ты говоришь, что ты из Среднина?

– Из него из самого.

– А где ты во время налета был?

– Я? В Стрижевских лесах. Охотился. К вечеру пришел.

– Что же мужики говорят?

– Не больно довольны твоими робятами.

– Гурда жив?

– Жив, подлец. Хорохорится.

– Чем же недовольны мужики?

– Говорят, коли злы на Гурду, так и разделывались бы с ним. А то наши здря пострадали.

– Кто же пострадал?

– Да так. Убили кое-кого.

– Много?

– Нет. Человек пять, не больше. Да я не больно все знаю. Сказываю, к вечеру пришел, не успел ни с кем и переговорить путем. А ночью – облава.

– Чем занимаешься?

– Охотничаю.

– Земля есть?

– Какая земля? Курицу выгнать некуда.

– Фамилия как?

– Андрюшка Сатана.

Свистунов вскинул голову и поглядел в упор:

– Это ты самый Сатана и есть? Как же! Романовские писали и так говорили. Что же раньше ко мне не приходил?

– Недосуг было. Да думаю, надо же кому-нибудь на селе быть да письма доставлять.

– Верно. Большевиков любишь?

– Како люблю! Вот они мне где, – и Сатана показал на затылок.

Свистунов засмеялся.

– Ничего. Мы им немало крови попортили.

Свистунов, молча, разглядывал Сатану. Вдруг он усомнился.

– Смотри, Сатана, если обманешь, – расстреляю. Ни одной минуты в живых не останешься.

– Зачем расстреливать? Мы и так на тот свет дорогу найдем.

Во время разговора Афонаська обогрелся и, сидя на пеньке в углу землянки, клевал носом. Сатана стоял, ухарски заломив заячью шапку на левое ухо, и все время сторожил сам себя, не сболтнул ли, часом, лишнего. Но все шло, как по маслу. И только когда Свистунов отпустил Сатану, он понял, чего стоило ему это первое испытание и чего это еще будет стоить.

Когда шли в другую землянку, где Свистунов велел поместить Сатану, Афонаська лениво расспрашивал его.

– К нам, што ль, пришел?

– А к кому же? Не к лешему.

– Что? Убег?

– Нет, на машине приехал.

– Чего путем не отвечаешь? Жалко, што ль? Самогон пьешь?

– Нет, нюхаю.

– Дурак.

– А мне сказывали, што тебя рябым зовут. Значит, наврали.

Афонаська раскрыл рот.

– Ты про кого же это?..

Но не кончил. Вошли в землянку, в которой Афонаська сразу лег на нары и заснул. В землянке было человек восемь. Четверо играли в карты. Один мешал что-то в горшке. Остальные лежали на нарах и курили. Так же, как и у Свистунова, в одном углу горела керосиновая лампочка. Над входом висел фонарь. Пахло онучами, потом, махоркой и самогоном. На Сатану никто не обратил внимания. Он немного постоял, потом лег на край нар рядом с Афонаськой и вскоре захрапел.

Сатана сдержал слово. У бандитов – бандит: так же ругается, так же баклуши бьет. Только самогону не пил да раза два в неделю уходил не то на разведку, не то просто так. Уходил тайком, никому не сказывал. Так прожил недели две. А на третьей вдруг в бандитской берлоге стало тревожно. Ночью кто-то вырезал троих часовых и среди них рябого Афонаську. Кричали, галдели, а Свистунов хмурился и кидал исподлобья испытующие взгляды. Сатана тоже кричал и галдел. А когда дошла очередь до него итти в караул, он наотрез отказался один итти.

– Втроем пойду. Вдвоем – и то страшно. А один ни за какие мильоны. Что – мне жизнь не мила, што ли? Зарежут, как цыпленка, и ни пользы, ни толку не добьешься.

– Правильно, Андрюшка, верно, – орали бандиты. – В одиночку какой дурак пойдет! Убьют и спасибо не скажут. Втроем – все веселей. Да на троих-то не всякий и полезет.

Свистунов ходил, хмурился и все приглядывался. Думал сначала на своих, ни до чего не додумался, – и рукой махнул. Только велел Ерофееву посылать в караул по-трое.

Не выдал лес тайны, как после попойки, когда Афонаська бахвалился, что во время налета на Среднино изнасиловал двух баб, кто-то затаил в себе желанье хватить его поленом по черепу до другого, удобного часу. А вместо этого стал издеваться.

– Ну, будто двух?

– Вот не сойти мне с этого места.

– Врешь, рябая рожа!

– Чего врать-то! Спроси кого угодно. Во-первых, за исполкомом которая живет, – ту, а потом и еще одну.

У спрашивающего забилось сердце. Подумал: «Ага, значит вот кто». Овладел собою и опять начал издеваться.

– Так я тебе и поверил.

– Не веришь? Хошь докажу? Не хошь? Ладно. Мне наплевать. А будешь задаваться, можно и в морду...

Через день Афонаська ушел в часовые, и в самую глухую темень с поляны, где стояли землянки, неслышно прокралась за овраг одинокая фигура. А потом долго и тихонько выступала шаг за шагом по знакомой тропинке, сжимая в руке охотничий нож и болтая в кармане штанов наганом. Это был Сатана.

Приметил в кустах человека. Сидит и курит. Подполз сзади, всадил нож в шею, – не пикнул. Засветил осторожно спичку: ошибся – не Афонаська. А впереди из кустов:

– Эй, ты, стерва, не дури с огнем, – заметят.

Пополз на голос. Но часовой в кустах услышал треск.

– Стой! Кто идет?

Тень встала.

– Это я, Сатана.

– Чего надо?

– Ерофеев послал посты проверять.

– А пароль какая?

– Эх, пароль-то я и забыл. Постой, на бумажке записано. Сейчас достану.

Пока для видимости лез в карман, равнодушно уронил:

– Афонаська рябой тоже дежурит?

– Дежурит.

– Где?

– На самой на опушке. Версты две будет.

– А куда итти?

– Держи на погорелое место. Там и найдешь его.

– Ладно.

Говорил с часовым, а сам обдумывал, как быть. Все лишний свидетель. Скажет, что ночью видел. Часовой торопил Сатану.