Анатолий Дьяконов - Андрюшка Сатана

Не леса там были, а жуть одна. Сначала – низкорослые перелески, на которых зайчиха-мать зорко сторожила своих пугливо играющих детенышей, да дятлы тукали носами по буроватой коре сосняка. Потом дорога упиралась в стену деревьев. Потом ползли неведомыми извивами змеи-тропинки, по которым хитрюга-лисица пробегала напиться к ручью. А потом ни проезда, ни прохода, ни пролазу. Даже ветер мог только шнырять среди верхушек угрюмых сосен, а в глубь их попадали лишь свежие дождевые струи в летнюю грозу иль мелкие плясуньи-снежинки, когда метелица ходуном ходила по полям и нагорьям.

В лесах второй год скрывалась от чекистов банда Свистунова, изредка внезапным налетом пугавшая соседний завод, деревни и села.

К концу зимы 1922 года житье свистуновской банды стало плохим. Мужики не несут, как бывало, харчей. В деревнях опасно. Смотрят исподлобья и сквозь зубы цедят:

– Вот еще назолы завелись! Покормили на свою шею, а они брюхо и распустили.

Иной раз и в избу не пускали.

– У нас, миленький, свекор аль невестка в тифу мается.

А чего там мается? Уйдет посланец, из-за угла посмотрит, – свекор в навозе ковыряется, а невестка с подойником в сарай бежит.

Никто почти не идет к Свистунову. Больше от него бегают, к себе, в кривые избенки, в которых неожиданно как-то вместо дымных лучин желтыми глазами засветилось электричество, – осенью провели от завода.

Плохо стало свистуновской банде. Приходили в нее только бегуны: кто за самогон, кто от милиции скрывался, а кто ненароком по пьянке бабу хватил топором в затылок.

Свистуновский адъютант, бывший волгарь, нефтяной баржи водолив Ерофеев жаловался:

– К нам теперь, собственно, преступный елемент собирается. Нашу организацию портют. Но это, собственно, для нас ничего, хотя, пожалуй, в некоторых смыслах и худо.

По деревням иногда рыскали патрули. Хорошо еще, что мужикам не до банды. На расспросы патрульных махали рукой и, сплевывая, говорили:

– Сказывают, в Стрижевских лесах хоронются. Только леса-то большие. Как раз заплутаешь. Да погодьте малость, с голодовки сами придут. Поклоны будут бить, прощенья запросят. Надоели они нам, во как!

А всему виной был председатель Среднинского исполкома бессрочно-отпускной буденовец Семен Гурда. Ходил он всегда с нагайкой и в красных штанах, которые свели с ума черноглазую Алексашку, и хвастался:

– Раз мы с товарищем Буденым Махне по шапке дали, так не я уж буду, коли Свистунова за шиворот не изловлю.

Толковый парень Гурда. Он и электричество с завода устроил. Одна беда – любил речи говорить. Выйдет на собрании, заломит кубанку и начнет чесать, а что чешет – и самому не понять. Под конец же всегда подымет руку с нагайкой и крикнет пронизывающим тенором:

– Долой бандитов Керзона и Свистунова! Да здравствует мировая революция и товарищ Буденый!

О чем бы ни судили: о школе, о покосах, о попе, которого поприжать надо, о чем ином – всегда по-одному кончал Гурда свои речи. Ну, конечно, тут уж не только черноглазая Алексашка, но и другие прочие друг дружку локтями толкали, посмеиваясь.

Не любили Гурду бандиты, а Ерофеев прямо резал:

– Гурда для нашей арганизации, собственно, как бельмо на глазу.

А Гурда ходит себе в красных штанах по Среднину, нагайкой воздух рубит и хвастается:

– Ох, и чешутся же у меня руки на Свистунова!

Кроме Гурды, крепко не любила Свистунова учительница Мария Павловна. Вечерком захаживал к ней Гурда чайку выпить и оставался там до-поздна, а старухи судачили, что Гурда с учительшей любовь крутят. Только не за тем ходил Гурда к Марье Павловне. Все об одном говорили, и это одно – Свистунов в Стрижевских лесах.

Раз осенью, в слякотный вечер, когда за окном черно, а на деревне грязь непролазная, – перед домом Марьи Павловны, в то время как сидел у нее Гурда, бахнул выстрел. Пуля звякнула в стекло, разбила зеркальце на стенке и впилась в сосновое бревно сруба. Марья Павловна вскрикнула, а Гурда быстро потушил лампу. Еще ближе бахнуло второй раз. Еще раз звякнуло стекло, и сверху посыпалась земля. Потом слышно было, как кто-то перепрыгнул через плетень и пробежал мимо школы в огороды. Гурда подождал немного и вышел во двор, где, заливаясь, лаяла собачонка. На дворе темень, ни зги. Походил осторожно по двору. После вернулся и заночевал у Марьи Павловны в пустом классе. Оба всю ночь не смыкали глаз, а на утро Марья Павловна дала Гурде бумажку, сказав, что она надумала послать от его имени телеграмму в уездный исполком. На бумажке стояло:

Председателю N-ского уисполкома Свистуновская банда организованно покушалась на жизнь ответственных работников волости точка можно ждать выступления точка пришлите отряд.

Гурда взял бумажку, зашел домой, вынул из сундука отнятый у беляка на Дону наган и верхом поехал на завод подавать телеграмму. Подавая, велел переписать:

Председателю N-ского уисполкома Свистуновская банда организованно покушалась на жизнь партейных и ответственных работников волости точка можно ждать нападений точка срочно пришлите отряд всех родов войска с пулеметами точка председатель Среднинского волисполкома коммунист и буденовец Семен Гурда.

На селе пошли разговоры, что бандиты охотились на Гурду с учительшей. А Гурда в ус не дует. Заткнул за пояс наган, начал учить на палках десяток-другой парней ружейным приемам и чаще грозил кулаком по направлению к Стрижевскому лесу:

– У-у, сукины сыны! Погодите! Разделаюсь!

Никто на селе не знал, как настоящая фамилия Андрюшки. Звали его просто: Андрюшка Сатана. Был мужик непутевый, и изба его, уткнувшаяся одним боком в край оврага, была тоже непутевой: покосилась, окна с выцветшими стеклами, а на крыше бархатом зеленел мох. Андрюшка – большой лентяй. Летом удит рыбу или ходит на завод возить уголь, а больше лежит на лужайке перед кладбищем и смотрит вверх, в синеву безоблачную. Зимой шатается по Стрижевским лесам с тяжелой старой одностволкой и стреляет зайцев. Говорили, что он лют во гневе, но сердитым его не видели: то пропадал неделями, а то сидел у своей милой – краснощекой курносой вдовы Настасьи, за которую, болтали, Андрюшка может и скулу своротить и ребра пересчитать.

Все знали о любви Андрюшки к Настасье и втихомолку смеялись над ним. А Настасья Андрюшку поедом ела. Станет невтерпеж Сатане, нахмурится тогда и уйдет на завод или в Стрижевские леса, – Настасье скучно: ждет непутевого, сидит на крылечке и семечки щелкает.

Жила Настасья на задах у исполкома.

Чем существовал Андрюшка, – никто не знал. Живет себе, никому не мешает, и ладно. Настасью – ту видно: работает хорошо, молодая, здоровая, ядреная, только замуж не торопится. Поп пробовал говорить ей о соблазне такой жизни.