Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы

— Должно, чего положил хозяин.

Решил поставить шкатулку на место, но вдруг желание посмотреть секрет пересилило.

— Ничего ж ей не сделается. Погляжу и поставлю, пока хозяин у обедни.

Верхняя деревянная крышка отошла легко от нажима защелки. Под ней открылся плотный стальной пласт, весь в прорезах, выступах и пуговках.

Антон нагнулся заинтересованный. Долго пыхтел, возился, вертел и дергал каждый выступ и неожиданно нажал в одном углу, потянул в другом, крышка отпрыгнула с лязгом и звоном, шкатулка от неожиданности вывалилась из рук, и на пол посыпались сокровища Нефеда Карпыча — колечки, браслеты, серьги, часы, под которые он давал ссуды проевшимся гражданам интеллигентного звания.

Антон стоял, остолбенев, и с ужасом глядел на рассыпавшиеся вещи. Опомнился, поспешно нагнулся, схватил браслетку, но вдруг дверь открылась, и на пороге показался хозяин.

Антон открыл рот, чтобы объяснить, что это вышло нечаянно, но не успел.

Молотовый кулачище Нефеда Карпыча сбил его с ног.

Через неделю Антона судили в комиссии для несовершеннолетних.

Нефед Карпыч, дворник и милицейский показали в один голос, что видели вскрытую шкатулку и золотые вещи на полу, а милицейский добавил, что, когда он пришел в квартиру, в руке у мальчика была браслетка.

На вопрос члена комиссии, сознается ли он в совершенном, Антон ответил, что шкатулку брал, но не знал, что в ней, вещами не интересовался, а только хотел посмотреть секрет.

— А зачем в руке у тебя была браслетка?

Антон хотел объяснить, что он намеревался собрать вещи обратно, но подумал, что ему не поверят, и смущенно промолчал.

Председатель комиссии объявил решение. Дело о побоях, нанесенных хозяином Антону, и пользовании его трудом без оплаты передавалось инспектору труда, но Антона за кражу со взломом определили отдать на исправление в детский дом «для правонарушителей».

«Исправляемые» встретили Антона сурово и неприветливо.

Когда надзиратель вышел, к нему подошел высокий парнишка с жестокими синими глазами, прищурился в упор и спросил:

— За бока или за коку? [9] За часы или за кокаин.

Антон вытаращил на него глаза.

— Чего? Я не понимаю.

— А может, в трамвае чехлы чистил?

— Я по ошибке, — тихо сказал Антон.

Судков прищурился еще больше, хохотнул и сделал ладонью Антону вселенскую смазь, от которой защемило щеки и нос едкой болью, бросил с презрением:

— По ошибке? Вша! Труперда деревенская!

Кругом сидел бывалый городской народ. Говорили на своем, непонятном языке, ругались, хвастались подвигами: кражами, драками. Один двенадцатилетний даже за убийство отсиживал.

Антону было страшно и смутно с ними.

Несмотря на то, что хорошо кормили, ласково обращались, учили в школе и в мастерских, большинство обитателей ненавидели работу и ученье.

И в разговорах мечтали об одном: бежать или скорее вернуться к легкому труду, к вольной бесшабашной жизни.

Она шла где-то там, за толстыми каменными стенами реформаториума, шумная, живая, буйная, и сюда, в камеры, как в склеп, долетали только ее слабые отголоски из рассказов вновь прибывающих.

Антону казалось, что все сидящие здесь уже умерли и больше никогда не услышат настоящего голоса жизни.

Его соседом по койке оказался четырнадцатилетний мальчик болезненного вида. По вечерам его трепала лихорадка, и он лежал молча, поблескивая воспаленными глазами. Звали его все «монтером».

В конце второй недели Антон как-то разговорился с ним.

— Гляжу я на тебя, — надломленным голосом сказал монтер, теребя худыми пальцами одеяло, — и дивлюсь. Какой тебя леший сюда занес? Попал, должно, от дурости. Как тебя с такой головой угораздило шкатулку ломать? А?

Антон вспыхнул.

— Да говорю ж тебе, что и не думал я красть. Только в секрете все и дело. А хозяина и принеси в самую минуту. Ну, известное дело, — испужался. Разве его уверишь, что мне его золото ни к чему. Два года ведь жил, мог дотла обчистить, а я копейки не взял. Все дело в штукатулкином секрете.

Антон заволновался и, размахивая руками, стал рассказывать монтеру, как он возился с машинками. Монтер слушал внимательно, впалые щеки порозовели.

— Вон как! — сказал он, — я тоже по этой части шел, при дядьке работал, электромонтерствовал. Хорошо жилось, да компания подкузьмила. То конфеты, то в кину. Так и начал понемножку по квартирам, где с дядькой работали, тырить что придется. А сорвался на часах, что у одного доктора со стола угреб.

— Ты что ж, значит, электричество проводил?

— Всяко бывало. Последнее время мы больше радио устанавливали, — мечтательно ответил монтер.

Антон быстрым движением вцепился ему в руку.

— Радио? — закричал он, — ты радио умеешь делать?

— А что? Ты спятил, что ли? — вырвал руку с недоумением монтер.

Антон смотрел на него, дрожа от волнения и неожиданности.

— Ты и приемники умеешь делать? Настоящие, чтоб слышно было?

— Вот хазина соломенна! — сказал монтер усмехаясь, — а что ж ты думал, все такие святые дурачки, как ты? Я, брат, с усилителями умею работать, — закончил он с гордостью.

— А что для него нужно… для приемника? — почти задохнувшись восторгом, спросил Антон.

Монтер посмотрел на него пристально.

— Да ты никак и вправду рехнулся? Зарядил, как попка… приемник… приемник. Может, здесь хочешь поставить приемник, с Лиговки от шпаны каблограммы с поздравлением получать? Вот стоеросовый! Иди к черту! Я спать буду, — он отвернулся к стене и натянул на нос одеяло.

Но на следующее утро Антон снова взялся за соседа.

— Монтер, а монтер!.. А ты слыхал, как оно разговаривает?

— Кто?

— Ну радио.

— Опять ты с радио!.. Ясное дело, слыхал. Москва поет, а тут тебе в трубке как рядом. И пение и музыка. Балалайка здорово шпарит.

Антон шагнул к приятелю. Лицо у него налилось румянцем, и он тихо сказал:

— Монтер… давай делать приемник.

— Здесь? Да ты поди к доктору. Вот орясина! — рассмеялся монтер, но глаза его тоже зажглись странными искрами. — Как ты его сделаешь? Матерьял нужен, деньги нужны.

— Сколько?

— Рублей восемь. Приемник — он чепуху стоит, а трубки сам не сделаешь, покупать надо. Если б на воле, с телефона бы срезал где, а тут не возьмешь.

Антон задумался.

— А хорошо бы сделать. Сидим мы тут как дохлые, только и жизни, что в сад на прогулку. Очертел он, сад этот. От скуки пропадаем. Всего и дела, что воровством хвастают ребята да похабное несут, аж тошнит. А тут бы тебе каждый вечер музыка, поют тоже вот хорошо. У нас в деревне учительша в школе пела, просто как иволга.

— Да что ты прилип, как банный лист. Я сделать не прочь. Достань деньги, сделаю, — и монтер раздраженно отошел.