Валерий Рогов - Нулевая долгота

— Слушай, Лешка, у меня же целая теория на этот счет, — пояснил он. — Все люди без исключения несут печать какого-нибудь представителя животного мира. В облике многих людей это очень открыто выражено, в других надо угадывать. Но когда угадаешь, то можешь определить и характер, и способности человека. Я увлечен этим, Лешка. Я тебе сейчас же докажу! Пошли в баню!

— Давай отойдем в сторонку.

— Пошли в баню, Лешка! — кричит Костя. — Грандиозная идея! Выпарим из себя к черту винный дух и поработаем с настоящей обнаженной натурой! С самой что ни есть плотью! А, Лешка?!

Я знаю, что Костю, когда он зажегся, останавливать бесполезно. Но меня не тянет в баню, я голоден, и мне очень хотелось бы съесть кусок мяса, и потому я отговариваю Костю, но он упрямится, крича, что творческая личность должна работать на голодный желудок, а жрать уже потом. В общем, мы все же направились в ближайшие Пушечные бани, тоже, как и «Снежинка», входящие в его вотчину.

Мы поднимались на второй этаж, где расположен первый разряд, не замечая очереди вдоль стены.

— Как много народу, — удивился я.

— Да ты что, Лешка, не знаешь, что бани ныне превратились в клубы?

— В какие клубы?

— В мужские, естественно, где обсуждают мировые проблемы, а заодно парятся да пивко попивают.

Не раздеваясь мы вошли в жаркую духоту предбанника. Там противно пахло мылом и кислой капустой. Предбанник был переполнен голыми homo sapiens. Тут же около нас появился маленький лысый пространщик, которому Костя небрежно сунул руку для пожатия.

— Нефедыч, — повелительно сказал Костя, — веди нас к Кузьме в угол, будем рисовать.

— Пальты скидывайте, — засуетился Нефедыч.

Потом он провел нас в самый дальний угол, где на деревянных скамьях с высокими прямыми спинками лежало горкой мочало, стопа простынь, веники, в шайке большие куски простого мыла. Нефедыч быстро куда-то это рассовал, что-то унес, а на скамейки постелил чистые простыни.

— Это уж только по особому расположению к клиенту, у-ва-жа-я! — шепнул Костя.

— Костюмчики гладить будем? — поинтересовался Нефедыч.

— Будем, — сказал Костя. — И принеси нам бутербродов и чаю.

— Может быть, пивка?

— Нет, Нефедыч. Не пива, а чаю. И скажи Кузьме, что его будет рисовать Купреев.

— Ктой-та?

— Знаменитый художник, Нефедыч.

— Понятно. Однако-ть, Константин Владимирович, у Кузьмы очередь большая, — сомнительно покачал головой Нефедыч.

— А ты скажи ему, пусть сам решает. И дай-ка нам пару веничков — березовый и дубовый.

— Я париться не могу, Костя, — сказал я, когда Нефедыч отошел. — Сам знаешь, сердце.

— Знаю, Лешка. Но Кузьма обязательно тебя помоет. О, это блаженство! — И мягко спросил: — Не сердишься, что приволок тебя сюда?

— Да как-то неловко я себя здесь чувствую.

— Ничего, Лешка. Увидишь Кузьму, захочется поработать. У меня он не получился. Что-то есть в нем ускользающее. Да ко всему прочему, понимаешь, привык человеков обезображивать. А может быть, просто не получилось. Попробуй ты. А я, пока ты будешь делать портрет, проведу эксперимент. За этим-то я и привел тебя сюда.

Нефедыч принес бутерброды с копченой колбасой и чай с лимоном. Съели их в удовольствие.

В своем углу мы были как бы отгорожены от всех остальных. Сидя на скамье, придвинутой к стене, мы видели весь зал. Я был поражен уродством многих мужских тел. Одежда это скрывает. Но обнаженная натура беспощадна. Особенно когда тела уже стареют или старые. Я с удивлением сообразил, что никогда раньше не бывал в банях.

— Что такое человек? — задумчиво задался вопросом Костя. — Раньше просто объясняли: плоть и душа. Нынче посложнее: физическое и духовное начала. Начала чего? Физическое — понятно: природа, а духовное? Я до сих пор, правда уже сам себе, задаю детские вопросы, начинающиеся с «почему?». Почему обезьяна не становится человеком? И почему есть человеки, похожие на обезьян, волков, зайцев или, скажем, птиц — орлов, ворон, воробьев? Почему говорят: муравьиная душа, заячья душа, волчья душа? И есть ли признаки этих определений в лицах, в глазах человеческих? В последнее время я стал искать такое соответствие и, бывает, нахожу. Тебе интересно?

— Интересно, — сказал я.

— Индусы верят, что душа есть во всем живом, но для нас животный мир бессловесен, а значит, бездушен. Помнишь, в «Братьях Карамазовых» у Достоевского: «Животных любите! Им даны — начало мысли и радость безмятежная!» Хорошо, правда? И там же: «Человек, не возносись над животными: они безгрешны!» Как, а? Значит, и бездушны?

— А индусы? — напомнил я.

— Ага, схватываешь. А вот вдумайся. Мы говорим: бездушные люди. Но может ли быть бездушным человек, то есть без души? Мы говорим это потому, что есть люди беспощадно жестокие, дьявольски греховные. Или мы говорим: пустая душа. Но это значит — опустошенная, черствая, вытряхнутая обстоятельствами или чем-то еще. Но почему мы не можем сказать: человек без души? Потому, что человек сначала — душа, а потом все остальное. Вслушайся, как радостно звучит: душа-человек! Не надоело?

— Нет, Костя, интересно.

А он расфилософствовался:

— Думал ли ты когда-нибудь о том, что душа появляется не одновременно с рождением человека? И почему человек сначала должен выжить в окружающей среде и лишь потом в нем проявляется душа? Ведь правда же, когда в ребенке появляется душа, он начинает понимать взрослых, осмысливать мир — язык ему дается! Почему так?

— Не знаю, — сказал я. Я действительно не думал об этом и не знаю.

— А почему сначала гибнет плоть, а потом душа отлетает? — вопрошал Костя.

— Это я знаю, — вздрогнул я, вспомнив маму.

— А почему папа римский запретил выращивать человека в колбе?

— Откуда же мне знать? — удивился я.

— Бездушным вырастет! — торжествующе заявил Костя.

Вдруг он подскочил.

— Кузьма Михайлович, привет тебе, дорогой! — крикнул он, пожимая руку невысокому поджарому человеку, на котором был повязан лишь клеенчатый передник. Костя похлопал его по мокрой спине. — Устал, поди, надо бы отдохнуть, Михайлович, а?

— Ну, маленько можно и отдохнуть, — солидно согласился Кузьма Михайлович, присев на лавку. Ожидая, что будет дальше.

А Костя его к нашему разговору подключает:

— Скажи ты нам, Михайлович, что такое плоть? Ты каждый день эту плоть пальцами тискаешь, массажируешь, отмываешь. А что ты об этом думаешь?

— А чивой-то ты, Костя, по-церковному выражаешься? — возразил Кузьма Михайлович. Он держал себя спокойно и солидно. — Помню, поп у нас в деревне только и твердил: «Не о плоти заботьтесь, а о душах». А сам больше по водочке ударял. Церковь когда закрыли, не знаю, куда и делся!

— Ну, не плоть, так тело. Что ты думаешь о нем? — настаивал Костя.