Валерий Рогов - Нулевая долгота

— Варя очень больна, — тяжело вздохнула Зинаида Павловна. — Мачеха, это бывшая секретарша Веньяминова, — с неприязнью пояснила она, — ее едва терпит… Варя разводится. Я боюсь, что она не выдержит.

Я печально молчал.

— Вы, конечно, не знаете ее мужа? — с горечью продолжала она. — Здесь они и познакомились. Но он вылечился. Он оказался плохим человеком. Вернее, он просто карьерист. Вы знаете, кто такой Веньяминов?

— Я почти ничего не знаю о Вариной семье, о Варином прошлом, — отвечал я.

— Николай Веньяминов, — пояснила она, — директор одного из крупнейших заводов в стране. Он, конечно, очень занятой человек, но вы бы знали, как он мучительно переживает болезнь дочери. — Она продолжала с горечью: — Володя Хазин и ему, и мне не нравился. Веньяминов перед ее замужеством приезжал сюда, в Алупку. Мы боялись, случится то, что случилось. А Варюхе так хотелось стать… — она запнулась, — ну, понимаете, как все — иметь семью, ребенка, работать. Она почти вылечилась тогда. Вы понимаете, что значит психологический фактор? Но он никогда ее не любил.

— А она?

— Она искренне к нему привязалась. — Зинаида Павловна задумалась. Молчала, опустив голову. — Понимаете, — наконец сказала она, — любовь — это вроде таланта, не всем дается, хотя вроде бы дано всем. Знаете, это когда невозможно жить дальше, если отнимается. Нам, военному поколению, это очень хорошо знакомо. — С горькой суровостью заметила: — Однако живем, зачем-то живем, оправдываем себя делами. Впрочем… — И продолжала: — Да, такой любви у Варюхи не было. Было беспокойство, заботливость. Ну, понимаете, как у всех. И она этим гордилась, считала себя счастливой. А потом пошло на разлад, и болезнь вернулась.

Мы долго сидели молча, в глубокой печали, и, я уверен, думали о Вареньке — как же быть? Как помочь ей?

Неожиданно Зинаида Павловна спросила:

— Скажите, вы любили раньше?

— Нет, никогда. Первый раз в жизни.

В глазах Зинаиды Павловны блеснули слезы. Она их не стеснялась, одна скатилась по щеке. Она пристально смотрела вдаль, потом на меня, пытаясь поглубже проникнуть мне в душу, чтобы отбросить сомнения и, наверное, чтобы уверовать в истинность нашей с Варенькой встречи. Она прерывисто, трудно дышала и наконец сорвавшимся голосом, совсем тихо, почти шепотом, произнесла:

— Любите ее. Со всей силой души. Она вам ответит бо́льшим. Вы даже не представляете, что это за существо! У нее редкое сердце. Возвышенное и преданное. И верьте ей. Всегда! Ничего подобного никогда больше не случится.

Как хочется жить!

В тот день было открытие выставки, и Ветлугину очень хотелось отправиться в галерею Стивенса. Но лучше было не обозначать себя там, особенно в первый день. К тому же в одиннадцать часов в правительственном особняке на Пэлэс-гарденс проводилась пресс-конференция высокой советской делегации по экономическому и научно-техническому сотрудничеству, после которой необходимо было поприсутствовать на коктейле. Однако посмотреть картины Купреева, которого он уже так хорошо знал, не терпелось.

Ветлугин хоть и не признавался себе, но сильно нервничал. Время диктовало активные действия. Если до конца выставки не предпринять решительных шагов, то затеянная схватка со Стивенсом будет проиграна. Но чтобы атаковать, надо знать как можно больше о противнике и всех обстоятельствах, связанных с делом. А многое все еще оставалось невыясненным.

Грудастов не звонил, и Ветлугин решил, что день открытия выставки подходящий момент, чтобы позвонить самому. Николая Ивановича на месте не оказалось. Но секретарша сообщила, что он и Александр Александрович Потолицын ожидали звонка Ветлугина и просили передать, что в посольство на его имя посланы важные бумаги.

Ветлугина обрадовало то, что Потолицын прервал свой крымский отдых и прилетел в Москву. Но будут ли достаточными доказательства в посланных бумагах? Если нет, то что тогда еще предпринять? — думал Ветлугин уже по пути на пресс-конференцию.

Пэлэс-гарденс — частная улица, принадлежащая королевской семье. Она по прямой соединяет две оживленные центральные улицы английской столицы. Но лондонцы, отпугиваемые непреодолимой для них табличкой «Private» и высокомерным видом привратника в ливрее и котелке у белокаменной арки с чугунными воротами, редко ею пользуются.

На частной улице расположились фешенебельные особняки и изысканные современные дома. Вдоль проезжей части вековые дубы и платаны стоят во фрунт, как солдаты на параде. В июне их буйные кроны смыкаются в поднебесье, образуя темную, прохладную аллею. По этой аллее Ветлугин проехал к серому трехэтажному особняку с крепостными башнями. Около него уже скапливались журналистские машины.

В мраморном зале особняка собралось много английских и иностранных журналистов. Некоторых из них Ветлугин хорошо знал. Он был обрадован, что на пресс-конференцию пришел и Джеффри Робинсон, известный журналист, который в последний год стал «фриланс», то есть «самонанимателем»: Джеффри позволил себе жить на гонорары от статей и очерков, охотно публикуемых рядом крупных газет и журналов. Но сделал он это потому, что получил небольшое наследство и мог наконец-то взяться за книгу, которую давно задумал, и еще за киносценарий.

Глава делегации был усталым, пожилым человеком лет семидесяти, прославленным ученым, который уже лет пятнадцать занимал высокую государственную должность. Когда он прилетел в Англию, почувствовал себя так неважно, что слег. Но, пролежав с полдня, отверг все настоятельные предостережения врачей, отправился на переговоры. О нем говорили, что всю жизнь он не щадит себя, отдаваясь до конца делу, и вообще не мыслит праздного или больничного безделья. Можно было удивляться его силе воли, непреклонной убежденности в необходимости постоянной деятельности.

Журналистов, прежде всего английских, интересовали результаты переговоров, их оценка советской стороной. Конечно, кто-то из них подготовил каверзный вопрос, за этим его и послала редакция, скажем, «Дейли мейл», но большинство хотело узнать о перспективах советско-английских экономических и научно-технических связей.

Когда пресс-конференция закончилась, сразу возникло оживление, все поспешили за напитками, к расставленным столам с закусками.

К Ветлугину подошел Джеффри Робинсон.

— У меня было такое впечатление, что перед нами выступает гранитный монумент, — пошутил он, но тут же смягчился, поинтересовавшись: — Надеюсь, это не звучит оскорбительно?

— Я лично узнал много интересного, — дипломатично заметил Ветлугин.

— О, для меня тоже было много откровений, — не то иронично, не то искренне согласился Робинсон.