Евгений Чернов - На узкой лестнице

И Толя заговорил.

— Ты ведешь себя, будто я в чем-то виноват перед тобой. Ты совсем не думаешь, что обстоятельства иногда бывают сильней нас.

— Да-а? — спросила Наташа тем неестественным высоким тоном, который вовсе не располагает к разговору.

— Я чувствую, с тобой сейчас говорить бесполезно. Ты — как неуправляемая ракета. Телефон мой знаешь. Звони, если понадоблюсь.

И Толя отстал.

Тихо постукивали голыми ветвями тополя, блестел асфальт, редкие машины хрустели тонким мартовским ледком. Возвращаться домой Наташе не хотелось. Она вспомнила об Ольге, с которой дружила, когда работала в цехе. Живет она недалеко, и Наташа решила заглянуть к ней на минутку. Дверь открыла Ольга.

— О-о, — сказала она. — Ну, проходи, вот кого не ожидала. Миша, иди познакомься.

Пока Наташа раздевалась, из комнаты вышел невысокий, лет сорока, мужчина в синих спортивных брюках и цветастой рубашке, полы которой были завязаны пышным узлом на животе, как это делают юноши на пляже. Миша обрадовался гостье.

Наташу проводили в комнату, усадили на диван, включили телевизор, налили три фужера шампанского.

— Ну, — сказал Миша с улыбкой, — давайте трахнем.

Все выпили, а Миша — нет. Он держал чашечку фужера в ладонях, словно согревал ее. Наташе стало неудобно, она посмотрела на Ольгу.

— Ты его должна уговорить выпить, — ответила та, — а он будет отказываться. Он у меня пить бросил, но любит, когда его уговаривают. Такой озорник…

Черная Мишина челочка аж искорками пошла от удовольствия. Он потупился и засопел, как ребенок.

Наташа вспомнила поникшего, бредущего следом Толю и подумала, как противен бывает человек, когда он чувствует потребность оправдаться и не может.

А Миша тем временем незаметно передвинулся к пианино и, то заглядывая в ноты, то подмигивая дамам, стал выстукивать «Летку-енку». И Ольга откровенно любовалась мужем.

А Наташе захотелось разреветься — как все хорошо и удачно складывается у других. И как судьба несправедлива к ней.

Когда Наташа уходила, Миша вызвался проводить ее.

Шли они рядом, и Наташа отметила — рост у них одинаковый. И совсем не похоже, что Миша почти вдвое старше ее. Бывают же счастливые люди, которые выглядят на сколько хотят.

— Вы сегодня что-то грустная. Можно, я буду звать вас Наташенькой?

— Конечно, можно. Радости мало в жизни. И еще с работой что-то не клеится.

— Я очень хорошо понимаю вас, Наташенька. Я сам часто испытываю подобные неудобства. Начальник у меня — вошь, по сути дела, а туда же, грызет. Бывает ощущение, будто ходишь на цыпочках, а это знаете как тяжело, до инфаркта один шаг. Так что крепитесь, Наташенька.

И он прикоснулся к ее руке.

Когда автобус тронулся, Наташа видела, как Миша сделал несколько скачков вослед…

Утром Наташа, едва пришла на работу, сразу наткнулась на Гену Лапшина — замсекретаря комитета комсомола завода, своего начальника.

Хмуро взглянув на темные круги под глазами Наташи, Гена Лапшин сказал:

— Тебе вчера русским языком было сказано — сдать отчет в райком. Ты и этого не смогла.

И прошел мимо, в свой кабинет. Наташа следом.

— Вчера не было двух комсоргов.

— Ну и что, без них нельзя?

— Сам же знаешь, что нельзя. Ну ты даешь… Слушай, Гена, надоел мне твой канительный характер… Отпусти в цех. Не отпустишь — так уйду.

И хлопнула дверью.

Наташа пошла к своему стальному сейфу, в свою комнатушку, к письменному столику, к узкому высокому окну, из которого была видна вечно пустынная полоса асфальта и глухая кирпичная стена с тремя белыми буквами «ить» — полностью это означало: «Не курить».

«А Толя говорит, что во всем виновата только сама. Научилась говорить».

Наташа защелкнула замок на двери и заплакала.

Возвращаясь с работы, Наташа купила пузырек валерьянки и таблетки валидола. Сердце не болело, но она стала постоянно чувствовать, что сердце есть.

В поликлинику обратиться все же пришлось, как ни убеждала себя Наташа, что нездоровье временно, от нервов, и скоро пройдет. Не проходило.

В больницу ее положили с другим заболеванием, которое к сердцу и нервам никакого отношения не имело. Врачи сказали: ничего страшного, но полежать придется. Назначили микстуры и уколы. Но главное, сказали, конечно, спокойствие. А какое спокойствие может быть в больнице, в общей палате, где каждый страдает на виду.

Первые дни Наташа разглядывала рыжие разводы на потолке. Если долго смотреть на бесформенное пятно, оно принимает определенную форму, например, мужской головы, и видна густая шевелюра, и горбатый грузинский нос, и крутые надбровья… Это как-то развлекало, потому что в общих разговорах Наташа не участвовала, на вопросы отвечала односложно, и от нее быстро отстали палатные говоруньи.

Очень скоро Наташа поняла, что в больнице приходят самые тяжелые мысли. Ко всему прочему, она никак не могла успокоиться, что, ложась в больницу, не подала заявления о переводе на старое место. В цех!

Толя с тех пор не появлялся.

Разглядывая разводы на потолке, Наташа уже спокойно думала о нем. Не так-то много бывает в жизни моментов, когда необходима помощь другого человека. И если есть человек, но нет от него помощи, может и такое случиться, что он перестает существовать для нас. Жалко только, что другие завидовали, какая они хорошая пара. И жалко еще Толиного хорошего положения в обществе. Конечно, это не самое главное. И думать о том, что положение играет какую-то особую роль, было совестно. Если, конечно, только об этом думать. Но считаться безусловно приходилось. Мама, когда была жива, всегда говорила: держись за Толю…

Когда врач, совершавший утренний обход, разрешил Наташе прогулку по больничному саду, она сразу же, едва он вышел из палаты, закуталась в стеганый халат, который доходил ей чуть ли не до пят, и побежала к выходу. Какая-то женщина, стоявшая в коридоре у окна, крикнула ей:

— Куда несесси?

На улице Наташа глубоко вздохнула, ладонью погладила теплые от солнца шершавые деревянные перила крыльца и зажмурилась. Когда открыла глаза, первое, что увидела, — выпустивший желтоватые листочки тополь, а под тополем, у первой ступеньки крыльца, улыбающегося Мишу, Олиного мужа, который в одной руке держал раскрытый кулек с мандаринами, а в другой — в целлофановом мешочке десятка полтора яиц.

— Привет, Наташенька, — сказал он. — Ты извини, но я только вчера узнал, что ты в больнице. Раньше прийти не мог. А найти тебя мне знаешь чего стоило… — Он говорил и поднимался по ступеням. — Все больничные справочные обошел, мотался, в общем, как футбольный мяч. Ну, что нового? Ты словно птичка в золотой клетке. Здравствуй, Наташенька. — Миша стоял рядом. — Это тебе от меня, — протянул мандарины и мешочек с яйцами.