Евгений Чернов - На узкой лестнице

И о себе подумал: сам копошусь чего-то… И уже чувствую, с какой стремительностью уходят отпущенные на мой век силы. Сквозь пальцы и в песок… И Москва далеко со своим Казанским вокзалом. Да и поздно, наверное? Уходить в Москву-то… Слишком долго тратил себя направо и налево, жил так, как будто впереди еще триста лет.

Никита Иванович затащил картину назад на антресоли, руки от пыли протер ветошью.

— Владимир Алексеевич Чивилихин, думаю, будет доволен.

— Вы хотели рассказать о чем-то загадочном…

— Да, сейчас расскажу.

Я приготовил магнитофон, а Слепцов закурил. Вспыхнувшая спичка слегка дрожала в его узловатой согнутой ладони, и морщина на щеке, словно русло высохшего ручья, сбегала в согнутую ладонь.

Через несколько месяцев Владимир Алексеевич Чивилихин скончался от сердечного приступа.

Полный текст рассказа художника Слепцова Никиты Ивановича прилагаю.

«Я ехал на троллейбусе номер четыре из центра. Вышел на остановке «Седьмой микрорайон». Она была около длинного дома, чуть ближе к дальнему концу его. Я взглянул и увидел сияющий сегмент. Расстояние от остановки до этого дома метров триста. Я быстро, значит, сориентировался. Дело в том, что на соседнем доме, который выходит к шоссе, горит неоновая реклама. Но на этом доме никаких букв раньше не было. И сегодня утром их не было, но, может быть, за этот день их поставили и зажгли? Бывает все. Но никаких букв не оказалось. С расстояния трехсот метров машинально пересчитал этажи — девять этажей. Стал считать окна. Пропустил от конца дома три окна и насчитал одиннадцать окон следующих. Вот такой был сегмент, сияющий над домом. От третьего окна до одиннадцатого. Я прикинул, что, судя по всему, это часть шара или круга. Если прочертить ту часть окружности, которую я не видел, и если это действительно шар или круг, то нижняя часть должна находиться между шестым и седьмым этажами. Так мне казалось, когда я смотрел с остановки.

Я быстро побежал к торцу этого дома, эта дорожка и сейчас есть, вы ее должны знать. И с торца я увидел четкий круг голубоватого неона. Небо было черным, пасмурным, звезд не было. Начало июля, в этот месяц закат очень поздний. Но — двадцать три часа. О закате уже не могло быть и речи, плюс была облачность, наволочь такая. Темно было, очень темно. Еще раз подчеркиваю — вечерней зари не было. А стоял я примерно в двадцати пяти метрах от торца этого дома и смотрел вдоль дома туда, где тротуар идет и дорога.

Так что теперь уже с другой стороны дома я увидел этот, ну, как бы сказать, этот предмет. В общем, было ощущение, что это шар, потому что я видел его с двух позиций, я его пеленговал фактическим, своим собственным передвижением.

Круг висел метрах в одиннадцати от крыши дома. Это был шар. Сияющий.

Около меня остановился мужчина, я его спросил: а вы что видели? А он ответил: иду я с работы, обернулся, совсем даже не понимаю, что меня толкнуло обернуться, и увидел этот голубой шар, в котором вращался цилиндр бледно-лимонного цвета. Он так и сказал: похоже на лимон, по цвету именно. А по форме похожий на баночку из-под зеленого горошка, венгерскую или болгарскую, он мне сказал. Цилиндр — а рабочий хорошо знает, что такое цилиндр, — быстро вращался, но тут же исчез.

Потом он меня спросил: а вы, когда бежали, видели этот цилиндр? Я говорю: нет, не видел. А он говорит: я так и подумал. Я говорю: а почему вы так подумали. А он говорит: потому что мне казалось, что оно висит от торца дома дальше, вглубь от нас, и середина этого шара ниже крыши, поэтому вы не могли видеть.

На нас из-под шара этого шла по тротуару женщина с двумя сумками. Я сказал ей: вы бы остановились и посмотрели вверх. Она сильно перепугалась нас и шарахнулась в сторону.

Этот шар висел от дома в девяти-одиннадцати метрах, и сначала, когда я подбежал к концу дома и наблюдал его, он еще не двигался, потом тронулся с места и пошел вдоль дома и вдоль крыши. Он летел, медленно поднимаясь над крышей. Начал он двигаться, как я сказал, очень медленно. Шар был неонового цвета, бледно-голубой, границы не сильно размыты, но нельзя сказать, что они броские, как вырезанные из листа бумаги, наложенные на темную, допустим, скатерть.

Движение шара убыстрялось на глазах. И с большой скоростью он стал удаляться и, естественно, уменьшался в диаметре. Затем шар сделал крупный вираж налево, домов там не было, но вверх поднялся только на одну дольку. А затем, все удаляясь, превратился в линзу, в огурчик, в чечевичное зерно. Линза сбоку. Светящаяся линза. Неоновая. Потом, на моих глазах, эта линза окрасилась в светло-фисташковый цвет, прогнулась правым концом вниз и стала похожа на знак вопроса или рыболовный крючок. И погасла. И в глазах остался знак этого вопроса темно-изумрудного цвета. Реакция глаза. Давление на сетчатку.

Все, что я видел, произошло в течение двух минут, не больше. Если жить напряженно, это очень много. И еще раз повторюсь: я видел не круг, а голубого цвета шар диаметром что-то около шести метров. И я видел движение этого шара. И скорость его нарастала. А когда он исчез, на душе образовалась такая смута, словно этот крючок подцепил душу изнутри».

Инвалид Саврасов приковылял домой с увесистым свертком под мышкой.

— Что это? — высунулась с кухни жена.

— Что надо, — ответил Саврасов и, раздевшись, перенес сверток в свою комнату.

Там он развернул на кровати шуршащий лист оберточной бумаги и долго смотрел на новенький вишневого цвета телефонный аппарат. Четкими и выпуклыми были черные цифры на белом диске. Саврасов осторожно просунул палец в дырку и погладил цифру. Шершавая…

Потом он набрал девятку, и диск поехал назад с едва слышимым шорохом.

С той самой поры как заселили дом, Саврасов стоял в очереди на телефон и вообще значился под номером один. Но обскакивали его люди умелые: Лешка из таксомоторного, Клавка из продмага. В последние годы, слава богу, стали условия создавать, телефон вот провели, к магазину прикрепили. Чтобы питался лучше, чтобы жил дольше. И еще много всяких льгот. И он радовался — ведь до этого он считал, что испортил жизнь окружающим. Много ли проку от безногого, да еще с больным сердцем? Хорошо хоть в переплетной мастерской прижился, спокойная работа, от дома недалеко, в общественном транспорте давиться не надо. А жене и дочке от его работы… Им чего-то особенного хочется, а что можно сделать, если сидишь в переплетной мастерской? Где достать разные гарнитуры да паласы, да синие штаны для Машки? Штаны грубые, похоже, сшитые из мешковины, но работать за них Саврасов должен полтора месяца.

Дело было зимой, как сейчас помнит он покрытую инеем входную дверь и тогдашние свои раздумья, пока поднимался на пятый этаж: почему дверь не бухнула, как всегда, с треском и дребезжанием? Ему и хотелось пройти тихо-тихо: час был поздний, а он, Саврасов, был подогрет «пшеничной». Но дверь он не придержал, а она вдруг закрылась без грохота… Только одно могло быть объяснение: заледенели края и порог.