Евгений Чернов - На узкой лестнице

Саврасов долго звонил домой, потом стучал, потом снова звонил, даже испугался, не случилось ли чего с ними там? А вдруг забыли газ перекрыть? Но заскрипели наконец половицы, и в получившуюся от дверной цепочки щель он увидел половину лица жены, припухшее от сна веко, ее злобный глаз.

— Ты чего это растрезвонился?! — напустилась она, не снимая, однако, цепочку. — Ты чего это весь дом ставишь на ноги?!

— Давай открывай, не дури, — как можно добродушней сказал Саврасов.

— Вона чего? А ты ночуй, где был!

И дверь захлопнулась. Сначала Саврасову показалось, что жена просто шутит из воспитательных соображений. Но тут же он перепугался так, что вспотела спина и лицо обдало жаром. Он пустил звонок на всю длину, пока не занемел палец, а потом еще поддал протезом.

Дверь снова приоткрылась, из темной щели ему выбросили несколько газет, как это делала соседка этажом выше. А потом волчьей челюстью клацнула задвижка и на два оборота прокрутился замок. И Саврасов понял: стучи теперь, не стучи — все без толку.

Он собрал газеты, согнул их вдвое, чтобы стопка была потолще, и сел, спиною привалясь к стене.

Сквозь опущенные веки Саврасов чувствовал свет — невозможно яркая лампочка горела на лестничной площадке. Он успокоился: что произошло, того не поправишь, а значит, зачем попусту тратить нервы?

В последнее время он начал часто вспоминать Сашу Семенова, которого теперь уже нет. Бок о бок прошли они всю войну, а потом писали по праздникам друг другу открытки, все мечтали встретиться. Саврасов даже не мог представить, каким теперь стал Саша.

А потом Саша написал, что сильно заболел. Саврасов совсем было собрался к нему в Ярославль, но жена сказала:

— Ладно-то дурью маяться. Без тебя разберутся.

И на работе тогда людей не хватало.

Не поехал Саврасов и до сих пор простить себе не может этого, и никогда не простит, потому что вскоре после письма Саша умер. А ведь они вместе выходили из окружения, вместе били немца на Украине и в логове его. Адреса друг друга носили в карманах гимнастерок: мало ли, а вдруг не повезет кому…

И вот впервые в ту ночь, когда от ледяного бетона спасала пачка пожертвованных газет, Саврасов подумал: надо бы завести сберкнижку, хорошо защищенный тыл — великое дело, тогда жить будет не в пример спокойней, тогда, может быть, не придется прозябать вот так.

Вечером он врезал замок в дверь своей комнаты. Когда сгребал на бумажку мусор, жена уже устала, — не шумела она, не наскакивала на него лохматой собачонкой, лишь испуганно следила за ним издали, от телевизора.

А Машка ушла гулять.

Субботним утром, когда все были дома, пришел шустрый парень с чемоданчиком, в каких обычно носят инструмент.

— Здесь живет инвалид войны товарищ Саврасов?

Жена и дочка кивнули, очень удивленные осведомленностью парня, а Саврасов, который вышел на звонок, сказал:

— Это я.

— Я к вам из атээс. Телефон будем ставить. — Парень снял красивую куртку с многочисленными замками «молния», с россыпью сверкающих никелем пуговиц и остался в спортивном свитерке. — Куда вести проводку? — тут он обратился прямо к Саврасову.

— Ко мне в комнату, — ответил Саврасов.

В свою комнату — показать место для проводки — он пропрыгал, подобно птице; было еще утро, и он не успел прицепить протез.

— Вот сюда его, — кивнул Саврасов на тумбочку у кровати, поскольку мебельных излишеств в комнате не было. Парень пожал плечами: ему-то какое дело, хоть на потолок. Потом ушел на лестничную клетку и занялся с распределительным щитком.

И тут к Саврасову подступили жена и дочь.

— Ты чего же это делаешь, а? — начала жена и уперла кулаки в бока.

— Между прочим, телефон — общее достояние семьи, — сказала Машка.

— Щас пойду и скажу мастеру: пускай ставит в коридоре на трельяже.

— Или на кухне, — поддержала Машка. — Кухня у нас — как третья комната. Всем будет хорошо.

Саврасов нервничал, раскачивался на кровати…

Им уступать нельзя — тут же сомнут, как танки.

Когда обнародовали дополнительные льготы инвалидам Отечественной войны, сколько у них сразу появилось соображений. Они додумались даже до того, что решили через него, Саврасова, достать мебель каким-то Машкиным приятелям.

А первый раз в продовольственный магазин, как он ни отнекивался, заставили идти самого.

Дорогой он вздыхал и думал: как там все обойдется? Не мог отделаться от чувства, что идет с черного хода, да еще за счет других.

Но обошлось. Заведующая, к которой послали продавцы, встретила его с энтузиазмом. Сверкнув серьгами, она пожала ему руку, сказала, что давно пора обратить внимание на таких, как он, тем более что таких, как он, остается все меньше и меньше.

А еще она сказала: сегодня завоза, к сожалению, не было, а что есть за прилавком, уважаемого клиента вряд ли заинтересует. Лучше зайти завтра.

Саврасов не обиделся, понимал: дело новое, нужно время, чтобы раскачать маховик.

Жена приняла из его рук пустую сумку и, не дожидаясь разъяснений, назвала его размазней.

— Как кровь проливать, — ворчала она, — так пожалуйста, а как придавить этих жуликов, так простите…

— Ты бы снял протез да их по головам. Тебя не посадят. Зато в следующий раз достанут что-нибудь вкусненькое, — сказала Машка.

Саврасова затрясло. Многое захотелось сказать ему любезной доченьке, но он сказал лишь:

— Яйца курицу не учат, — и пристукнул самодельным увесистым костылем.

— Подумаешь, — передернула Машка плечами. — Тоже мне Сент-Экзюпери.

Машка — позднее дитя, и на свет появилась она на восьмом году его инвалидности, в пятьдесят втором, когда Саврасову было под тридцать, то есть столько же, сколько сейчас самой Машке.

Родилась Машка, и он понял: в техникум поступать поздно. И в одночасье успокоился. До этого жил он на пенсию, теперь ее стало не хватать. Тогда-то и нашел Саврасов переплетную мастерскую. Спасибо Машке, а то до конца жизни не знал бы, что живет и здравствует эта уютная контора, пропитанная духом казеинового клея и щекотным дешевым папиросным дымком.

В том же пятьдесят втором снесли барак, в котором они жили, дали хорошую двухкомнатную квартиру.

Едва обжились, как до жены дошло — ничего ей лучшего в жизни теперь не светит, и стала она помаленьку закусывать удила. Прямо какой-то потребностью стало у нее показывать, что вдвоем с дочкой им было бы не хуже. Зарабатывала она тогда, правда, больше. А Машка что? Машка подрастала и отбивалась от рук. Сколько помнит Саврасов, каждый жил своей жизнью, каждый смотрел свое кино.

Мастер шустро раскручивал провод, приколачивал его к плинтусу, тянул в комнату Саврасова. Под конец достал из своего неожиданно емкого чемоданчика телефонный аппарат, подключил его, набрал номер: