Евгений Чернов - На узкой лестнице

И Степан Ефимович подумал: что верно, то верно, раньше от живых отцов сыновей не уводили. Не было для этого условий, да и причин тоже. Действительно, какое-то особое время.

Степан Ефимович подвигал нижней челюстью, словно ослаблял сильно затянутый галстук.

В четверг позвонил Николай.

— Вот мы и приехали. Евдокия привет передает.

А в кабинете Степана Ефимовича собрались на совещание начальники служб, не время было для пустой приятельской болтовни.

— Вас понял. Изыщем время и встретимся.

Николай словно не понял официального тона Степана Ефимовича.

— Бельчика-то брать будешь?

На какую-то секунду Степан Ефимович напряг память и тут же почувствовал теплоту в груди. Начальники служб, уткнувшиеся в потрепанные блокноты, словно отодвинулись.

— Что за вопрос! Как оформим?

— Тут Евдокии что-то нездоровится, так что не знаю, как с посиделками, а вот привести его в сквер к фонтану могу.

— Понял. В девятнадцать ноль-ноль буду у фонтана.

Совещание было тяжелым, легких теперь не бывало, даже когда собирались коротко, на пять минут. И возникал, и давил всегда один и тот же вопрос: устаревшее оборудование трещит по всем швам. Оно еще каким-то чудом держится. Оно уже давно держится каким-то чудом. Но все-таки должен же когда-нибудь наступить момент, когда оно рухнет и, увы, окончательно. Все чувствовали приближение катастрофы и от собственного бессилия становились все раздражительней и злей. Вот когда Степан Ефимович особенно остро чувствовал, что значит не иметь тыла, если выразиться по-простецки: постоянно маячит перед тобой пустая сума. Вот им, которые помельче рангом, куда как легче: они-то не представляют жизнь в более крупных формах, в полном ее размахе… Что она может давать…

Сидел он, слушал перебранку сотрудников и рисовал на листке квадратики и треугольники, заштриховывал их, соединял между собой линиями, лесенками, елочками. В шариковой ручке было четыре цвета — получался нарядный лоскуток. Узоры окружали пометку «детсад — плотники», подбирались все ближе. К концу совещания слова стали частью орнамента: так ловко вплетались они в общий замысел, что стали неразличимы. В Степане Ефимовиче пропадал оформитель. Думал Степан Ефимович еще и о том, что сейчас самое время уйти в главк, и гори тут все оно синим…

Скверов в городе было много, но с фонтаном только один. Это был образцово-показательный сквер: деревья, каковыми привык их представлять человек, там не росли. Вдоль широких троп, посыпанных крупным розоватым песком, красовались шары, конусы и даже квадраты: растения подстригали с младенческого возраста. А что! Как говорится, красиво жить не запретишь.

Николай стоял в стороне от фонтана; выбрал он хорошую позицию — издалека виден. У его ног стояла собака. Степан Ефимович с удивлением увидел, что невелика она ростом, всего-то Николаю по колено, а представляться стала чуть ли не по пояс. Даже как-то жалко стало собачонку… И еще эта бельевая веревка, накрученная на ладонь… Трудно сказать, что вначале бросилось в глаза: сам Николай или внушительный моток веревки на кулаке. Сразу подумал: а как транспортировать? Такси, наверное, брать? Служебную машину для своих дел Степан Ефимович не использовал, не давал повода для лишних разговоров.

— Чего-нибудь приличнее не было? — сказал Степан Ефимович, подходя. — Бельевая веревка, еще бы на брючном ремне.

— Здравствуй, Степан.

— Здорово, товарищ! Что там с Евдокией?

— Спасибо, ничего страшного.

— Может, с лекарствами помочь?

— Тоже мне акушер. Вот друга бери, только мы с Евдокией не знаем, что ты с ним делать будешь.

— Буду начинать новую жизнь.

— Завидую. Сколько знаю тебя, всегда пишешь набело. — Получилось двусмысленно. Николай опустился на корточки и стал поглаживать Бельчика.

Собака понимала, о чем шел разговор, стояла к хозяевам боком и внимательно смотрела на толстый и высокий столб воды, что поднимался из каменной чаши. Степану Ефимовичу тоже хотелось погладить собаку, но неудобно было перед чужим: хихикнет еще кто-нибудь — самостоятельный, строго одетый мужчина в годах, а как ребенок. Кстати, никогда не катал коляску с ребенком — тоже не по себе было под чужими снисходительно прищуренными взглядами.

Но с собакой гулять будет! Может, действительно начнется некое душевное перерождение? А если допустить принципиально новый жизненный виток? Теперь как ни крутись — одна семья и друг от друга полная зависимость. Ты его, допустим, не покормишь, он тебя облает, он тебе просто жизни не даст.

— Так я не понял, пишу набело или постоянно переписываю?

Николай не ответил, передал веревку Степану Ефимовичу. Но Степан Ефимович не успокоился, вспомнил, наверное, юношеское увлечение боксом — пошел в ближний бой.

— Вот тебя бы в мою шкуру.

— А знаешь — ничего! Зимой — тепло, а летом — в ломбард на хранение, чтобы моль не съела. Шкура — штука серьезная, и у каждого такая, какая ему нравится.

— Но уж… не та, которая нравится, а та, которую надевает общество.

Степан Ефимович хотел было задать вопрос, который мучит его со студенческой скамьи: что же произошло и продолжает происходить в их отношениях, но снова, как и прежде, промолчал: не место, не время — такие дела на ходу не обговариваются. Жаль, оба непьющие, а то бы взять бутылочку да поднять стакан за здоровье нового члена семьи, а заодно с глазу на глаз выяснить отношения.

— Так, значит, что с Евдокией?

Николай весело махнул рукой:

— Обычные дела. Ждем пополнение. Если, конечно, тьфу, тьфу…

— Да что ты говоришь! — Степан Ефимович уронил веревку. — А как теперь?

— Не понял.

— Куда дальше-то… Жизнь, что ли, расцвела? Изобилие. Оклад удвоили? Собаку держать негде. Так-то.

— А что ты предлагаешь?

— Га-а! — гортанно выкрикнул Степан Ефимович и, не заботясь о впечатлении, производимом на окружающих, сплюнул в газон. Отчего-то это известие задело за самое сердце. А Николай — первый, пожалуй, случай — рассердился. Он переступил с ноги на ногу, что было равнозначно нервному взгляду на часы.

— Не корми Бельчика птицей. Не давай вареные кости.

Дома было просторно, пустого места хоть отбавляй, и это осложняло поиск подходящего для собаки угла. Так-то она должна бы лежать у входной двери, быть стражем квартиры. Но что возьмешь с малыша? Степан Ефимович достал спортивный костюм, который решил пустить на подстилку. А собака сразу прошла на кухню, улеглась под стол, положила голову на вытянутые лапы. Только три черных пятака блестели из-под стола.

Наконец, после долгих прикидок, он решил: пусть кобелек живет у дивана, на котором Степан Ефимович спит. Таким образом, наверное, жили дворяне — в изножье, свернувшись, дремлет чистокровная.