Вениамин Каверин - Двухчасовая прогулка

Под стук машинки спит, раскинувшись, двухлетняя девочка, румяная, похожая и на отца и на мать. После трудной полосы, когда все заботы, все внимание, все время были отданы ей, жизнь устроилась, наладилась. «Вот только чертовски тесно», — говорит себе Маша, стараясь думать о том, что она печатает, и думая о Петре Андреевиче, о квартире, о дочке. «Пете надо работать, и хотя он говорит, что я ничуть не мешаю ему...» Бог знает почему, но слезы набегают на глаза, строки сливаются. Маша вытирает глаза платком и снова принимается за работу. Откуда берутся эти слезы? Ведь все хорошо, она счастлива, почему же ей страшно, что все — хорошо? «Он нуждается в одиночестве — вот что никогда не приходило мне в голову. И в его простоте, в его неуклонности есть что-то сложное, необъяснимое. Боже мой, ведь я не уверена, что так уж необходима ему! А дочка?» Она целует дочку, поправляет на ней одеяльце, и эти мысли начинают казаться ей выдуманными, пустыми...

У Коншина всегда один и тот же маршрут, не мешающий и даже помогающий думать своей привычностью, не отвлекающий внимания. Он идет вдоль просеки, как всегда отмечая знакомые места: вот две ели и рядом дуб с красной отметиной — до сих пор не спилили, а теперь, пожалуй, и не спилят, потому что на нем появилась большая зеленая ветвь. «Держись, старик!» — говорит ему Коншин. Сосна, Перегородившая просеку, так и лежит там, где упала, и тропинка далеко огибает ее. А вот небольшая поляна с другой, флаговой сосной, привольно раскинувшей свои могучие выгнутые ветви-стволы. Петр Андреевич здоровается и с ней.

...Он вернулся к одной из старых, «боковых» работ, и ему хочется растолковать ее, вглядеться, раскрыть причину неудачи. Там, за главным, мерещится что-то еще более главное, уже почти разгаданное, и Петр Андреевич мучается над этим «почти».

Проходит три года, автор случайно снимает с полки «Двухчасовую прогулку» и входит в нее, как в полузабытый загородный дом. Полузабытый? Да — так много произошло с тех пор, как он окружил себя своими героями, постарался разгадать их (каждый человек — загадка), а потом выдумал их. Выдумал? Да, такая работа.

— Ты написал сказку, — говорит ему один из друзей.

И автор задумывается. Может быть, он всю жизнь пишет сказки? Задумчиво бродит он по комнатам. Вот это, кажется, удалось, а это — нет. Скуповато построен дом, мало света, надо бы сделать окна пошире.

И ему, как Коншину, начинает мерещиться, что за главным он не разглядел самого главного. Что значительные подробности пробежали рядом с ним и догнать их, оценить их так и не удалось.

Лежат в архиве отслужившие свою службу документы, отчеты, стенограммы. Живут и действуют те, о которых рассказано в этой книге. Те — да не те! Коншину удалось все-таки перевести в институт Саблина свой отдел. Врубов на пенсии, катраны — уже немногие — еще существуют.

Историями по-прежнему набит белый свет. Они совершаются открыто или втайне, сталкиваясь или осторожно обходя друг друга. Веселые, грустные, занимательные — стоит только наклониться, чтобы поднять любую из них. Но мимо одних вы проходите равнодушно, а в другую начинаете вглядываться, догадываться, что она — «ваша». Что она принадлежит вам и не станет мешать своему преображению.

И вот начинается строгий отбор, вспоминается собственная жизнь, обдумываются отношения. Еще не найдена таинственная связь, которая, может быть, заставит читателя листать страницу за страницей. Белый лист лежит на его столе и на нем — никуда не денешься — уже написана первая фраза.

И думал — не зачеркнуть ли ее? Автор прощается с недавно построенным, но уже далеко от него, как на колесах, откатившимся домом. Вопрос — написал он роман или сказку — остается открытым.

1977 — 1980

От автора: пользуясь правом романиста, я отказался от прямого описания реально существующих лиц, происшествий, институтов; это относится в к вымышленной Академии биологических наук.