Алексей Гастев - Поэзия рабочего удара (сборник)

В нашей кузнице все шло как надо.

Но приходили из других отделений новые товарищи, смотрели на часы, кратко перебрасывались фразами и показывали на дальние механические кузницы и котельные мастерские.

Черт положительно не давал нам покоя…

Наконец не выдержали и побросали работу.

Всей мастерской мы хлынули к громадным дверям дальних отделений.

Отворили их. Слушаем.

– Ше-ве-лит-ся! – прохрипел старик.

– М-м… пыхтит… – испуганно отойдя от двери, проговорил другой.

Но юркие молодые ребята набрались храбрости и отмахнули обе двери.

Перед нами раскрылась черная пропасть неосвещенных мастерских, безлюдных и холодных.

Изредка, как метеоры, пробегали искры и проносился нечеловеческий вздох.

Как раз в это время послышались залпы с крейсеров.

Они было произвели впечатление.

– Пустяк.

– Хорош пустяк… девятидюймовый…

И черные мастерские опять съедали наше впечатление.

Там начиналась возня.

Мелькнула тень.

Вырвались искры.

Необъяснимая ночная жуть во всем воздухе. Но оторваться мы были не в силах. Тут было нечто очень наше, очень родное.

– Сейчас будет что-то скандально-интересное.

Товарищ не успел докончить фразы, – дверь механической печи открылась, вырвались огненным градом искры, и из печи быстро выплыло огненное чудовище, на которое нельзя было смотреть, но которое наполнило завод озером света.

Спустился кран и безудержно поволок двадцатисаженную огненную колонну к станинам молота, стоявшего в заводе без движения целое десятилетие.

Почти никто на заводе не знал ударов этого молота.

Колонна грузно рухнула на наковальню. Молот так зашипел, что, казалось, звук этого шепота идет отовсюду: со стен, с высоких железных крыш, из подземелья, где шли друг на друга маховики машин, и из дальних мастерских, разбуженных ночной возней.

Успели лишь включить электричество, быстро два раза прогудел свисток при молоте, и стальная громада неистово бацнула раскаленную колонну.

Пол затрясся, сверху сорвались сразу несколько десятков фонарей и вдребезги разбились, за ними рухнули верхние стекла крыши, стропила хряснули и, казалось, сейчас раздадутся и задавят весь завод, по мостовым балкам пошел гул, как от дюжины промчавшихся поездов, каменная кузнечная пристройка к заводу дала трещину, и толпа подалась в ожидании катастрофы.

Все ждали, что будет с заводом. Но молот после маленькой паузы грохнул опять, грохнул и сатанински зачастил своими ударами.

Завод подавался и наполнялся железным буйством.

Люди от этого грома должны или перепугаться насмерть, погибнуть, или уж вырасти как никогда…

Не умер, однако, никто.

Через пять минут уже забыли о разбитых фонарях и об обвалах.

Казалось уже наоборот: если бы из души отнять этот гром, то надо его снова родить, родить во что бы то ни стало.

Молотовой гром становился сильнее. Колонна хотя и медленно, но стыла; удары шли все жестче и трясли мощнее. Кран грузно переворачивал колонну и подсовывал под молот, молот обрывался и судорожно бил своей громадой лежащего красного великана.

А завод начал наполняться новой толпой.

Из города пришли с тревогой, с жалобой, с ужасом.

Пострадали десять окрестных кварталов. Всюду были выбиты окна от сотрясения земли и воздуха.

В «Рабочем дворце» рухнул потолок, и хоть никого не убил, но наделал немало несчастий.

Толпа входила и заполняла заводские мастерские. На минуту казалось, что собираются тысячи, чтобы притянуть к ответу страшного ночного стального колдуна.

Когда колонна была прокована и кран отнес ее в приготовленное ложе, из толпы вырвался настойчивый крик: «Да объясните же!»

Крик был подхвачен…

На станину молота по лестнице моментально поднялся один из наших, в синей блузе, и уже поднял руку для жеста, как его перебили:

– Имя, фамилия! Откуда?

Перебили и сами замерли, ждут ответа.

– Строительный слесарь я… фамилия моя Васильев. У нас на заводе Васильевых триста двадцать пять… Я – один из них…

– По существу говори!

– Начинаю по существу. Этот молот, на котором я стою, одна из лучших трибун всего света. Я вам объясню, слушайте.

– Десять лет тому назад этот молот прибыл к нам на завод. От вокзала до завода было тогда версты четыре по разным улицам и переулкам. Нашей железнодорожной ветки тогда еще не было. Надо было молот двигать с «Дубинушкой». Вот эту станину мы двигали три месяца и днем и ночью. Целое лето мы не давали спать нескольким кварталам. Припевы к «Дубинушке» были не особенно приличные, и вся знать из нашего района перебралась из-за этого на дачи…

Устанавливали и собирали молот два месяца.

Мы его испробовали.

Он ударил один раз, разбудил всех спящих, выбил окна в домах и повалил колокольню.

Нам больше не дали ковать…

Но знаете, – время пришло.

Пришло время торжества.

Вот первая колонна нашего здания.

Эта колонна будет всажена в землю. Надо еще отковать двадцать таких колонн. В глубинах они будут опираться на бетоны. На колоннах вырастет непотрясаемое здание… Для него не будут страшны не только удары: здание не будет разрушено даже землетрясением…

– Что за здание, черт возьми? – не утерпели в толпе.

– Здание наше– «Рабочий дворец».

– Но вы же вашим чертом-молотом разбили потолок нашего дворца.

– Чудаки. Вы ошиблись, вы поторопились. Рабочий дворец – вот он, вот этот великан-завод. Но вот что: я слово передаю… ему, вот этому оратору.

Он дружески похлопал рукой по станине молота и быстро спрыгнул по лестнице в толпу.

Жерло печи открылось, как занавес… Печь изрыгла новую, раскаленную добела колонну. Подхваченная краном, она поплыла по заводу, затопив его градом искр и сразу накалив его воздух.

Кран положил колонну на наковальню, и молот опять начал тешиться своими лязгами и ударами.

Первые клокоты кончились.

Сейчас разразятся новые удары.

И люди насторожились. Весь завод заковала тишина, у всех замерло сердце…

Молот срывался, и у всех освобождался вздох.

Молот выпускал лишний пар, и все мы через радостные перебои сердца отдавали жадно захваченный воздух.

Был момент, когда колонна чуть было не рухнула: мы знали, что пожар всего здания был бы неминуем, мы тогда ничего не видели, кроме молота. За него, за его железные замыслы мы думали, за его удары чувствовали, мы с ним вместе верили, вместе с его тревожным дрожанием мы надеялись. И когда перед ударами вызывающе блестели его цилиндры, казалось, – весь завод пронизывался новой металлической волей, и среди железных громад и над человеческой толпой молот рос, угрожал, строил замыслы… Молот все передумал, он все рассчитал, он… перемучился за свои удары.