Алексей Гастев - Поэзия рабочего удара (сборник)

Неудач, неудач сколько было, несчастий!

Руки и ноги ломались в отчаянных муках, люди падали в ямы, земля их нещадно жрала.

Сначала считали убитых, спевали им песни надгробные. Потом помирали без песен прощальных, без слов. Там под башней погибла толпа безымянных, но славных работников башни.

И все ж победили… и внедрили в глуби земли тяжеленные плотные кубы бетонов-опор.

Бетон – это замысел нашей рабочей постройки, работою, подвигом, смертью вскормленный.

В бетоны впились, в них вросли, охватили огнем их железные лапы-устои.

Лапы взвились, крепко сцепились железным объятием, кряжем поднялись кверху и, как спина неземного титана, бьются в неслышном труде-напряженье и держат чудовище-башню.

Тяжела, нелегка эта башня земле. Лапы давят, прессуют земные пласты. И порою как будто вздыхает сжатая башней земля; стоны тянутся с низов подземелья, сырых необъятных подземных рабочих могил.

А железное эхо подземных рыданий колеблет устои и все об умерших, все о погибших за башню работниках низкой железной октавой поет.

На лапы уперлись колонны, железные балки, угольники, рельсы.

Рельсы и балки вздымаются кверху, жмутся друг к другу, бьют и ловят друг друга, на мгновенье как будто застыли крест-накрест в борьбе и опять побежали все выше, вольнее, мощнее, друг друга тесня, отрицая и снова прессуя стальными крепленьями.

Высоко, высоко разбежались, до жути высоко угольники, балки и рельсы; их пронзил миллион раскаленных заклепок, – и все, что тут было ударом отдельным, запертым чувством, восстало в гармонии мощной порыва единого… сильных, решительных, смелых строителей башни.

Что за радость подняться на верх этой кованой башни!

Сплетенья гудят и поют, металлическим трепетом бьются, дрожат лабиринты железа. В этом трепете все – и земное, зарытое в недра, земное и песня к верхам, чуть видным, задернутым мглою верхам.

Вздохнуть, заслепиться тогда и без глаз посмотреть и почувствовать музыку башни рабочей: ходят тяжелыми ходами гаммы железные, хоры железного ропота рвутся и душу зовут к неизведанным, большим, чем башня, постройкам.

Их там тысячи. Их миллион. Миллиарды… рабочих ударов гремят в этих отзвуках башни железной.

Железо – железо!.. Гудят лабиринты.

В светлом воздухе башня вся кажется черной, железо не знает улыбки: горя в нем больше, чем радости, мысли в нем больше, чем смеха.

Железо, покрытое ржавчиной времени, это – мысль, вся серьезная, хмурая дума эпох и столетий.

Железную башню венчает прокованный, светлый, стальной, весь стремление к дальним высотам – шлифованный шпиль.

Он синее небо, которому прежние люди молились, давно разорвал, разбросал облака, он луну по ночам провожает, как странника старых, былых повестей и сказаний, он тушит ее своим светом, спорит уж с солнцем…

Шпиль высоко летит, башня за ним, тысяча балок и сеть лабиринтов покажутся вдруг вдохновенно легки, и реет стальная вершина над миром победой, трудом, достиженьем.

Сталь – это воля труда, вознесенного снизу к чуть видным верхам.

Дымкой и мглою бывает подернут наш шпиль: это черные дни неудач, катастрофы движенья, это ужас рабочей неволи, отчаянье, страх и безверье…

Зарыдают сильнее тогда, навзрыд зарыдают октавы тяжелых устоев, задрожит, заколеблется башня, грозит разрушеньем, вся пронзенная воплями сдавшихся жизни тяжелой, усталых… обманутых… строителей башни.

Те, что поднялися кверху, на шпиль, вдруг прожгутся ужасным сомненьем: башни, быть может, и нет, это только мираж, это греза металла, гранита, бетона, это сны. Вот они оборвутся… под нами все та же бездонная пропасть– могила…

Или смерть, или только туда, только кверху – крепить и ковать, клепать, подыматься и снова все строить и строить железную башню.

И опять побежали от тысячи к тысяче токи.

И опять миллионы работников тянутся к башне. Снова от края до края земного несутся стальные каскады работы, и башня, как рупор-гигант, собирает их в трепетной песне бетона, земли и металла.

Не разбить, не разрушить, никому не отнять этой кованой башни, где слиты в единую душу работники мира, где слышится бой и отбой их движенья, где слезы и кровь уж давно претворились в железо.

О, иди же, гори, поднимайся еще и несись еще выше, вольнее, смелее!

Все могилы под башней еще раз тяжелым бетоном зальются, подземные склепы сплетутся железом, и на городе смерти подземном ты бесстрашно несись.

Всюду прошли, залегли, пробежали, кругом опоясали землю тяжелые, крепкие рельсы.

Быстрой стрелою порой подымаются, в глуби туманные вдруг окунаются, пламенем белым блестят-загораются в тихих равнинах-степях.

Загудят, запоют заунывно по свету, тоскуют в ущельях холодные рельсы.

Говорят и звенят по лесам перепевом далеким больших городов.

И рокочут, рыдают схороненные, запертым эхом колес силачей-паровозов по горным, наполненным тьмою туннелям.

Песня и звоны стальные для одних хороши и вольны, другие боятся их: говор и бой закаленный пугают.

Ох, иногда загрустит и замечется скованный рельсами мир!

Но приходит задуманный в битве, рожденный в огне, из-под молота взятый, машиной вскормленный и гулом заводским взлелеянный, вечно растущий работник-творец.

Легким, свободным полетом вздохнет.

Гордо голову к далям еще не пробитым подняв, вдохновится и скажет:

– Дивно я сжал мою землю-планету стальною, прокованной волей. Дерзко на бой вызывал я земные, когда-то ужасные злые стихии; я их победил, приручил, заковал.

– Пробивай же еще, отточенным резцом прорезай непробитую жесткую даль.

– Твердый металл закали, отшлифуй, доведи, огня из схороненных глубей земли принеси и грянь своим молотом верным, зубилом, заправленным метко, вонзи и пытливую мысль в неизвестное взвей.

– Ты погибнешь?

– Умри хоть с одним покоренным безумным желаньем! Пусть не ты воплотил, но порывы труда боевого другим передай.

– Все пытайся ковать и ковать, все пытайся тяжелые рельсы стальные поднять и продвинуть в бездонных, безвестных, немых атмосферах к соседним, пока не разгаданным, чуждым планетам.

– Нельзя?

– О, много погибнет… Умрут без числа… Но я знаю, уверен: скуют, опояшут вселенную быстрыми, сильными рельсами воли.