Борис Володин - Возьми мои сутки, Савичев!

— И насчет принятия Пархоменко к нам на работу?

— И на этот счет. Вызов начальству: идем на «вы»… А вы, Дора Матвеевна, твердо намерены все выяснять только по телефону? — Он снял со спинки кресла свой халат.

— Могу и не по телефону, но Ася сказала, что вы на четверть часа отрезали себя от мира. Я ей позвонила, и она вас предала.

— Четверть часа, я понимаю, огромный срок, и терпенья подождать, пока я надену другие штаны и немного приду в себя, у вас не хватило.

А Зубова сказала:

— Да. Не хватило. Ну и что?

— Идите-ка посмотрите больную сами, Дора Матвеевна, — ответил Главный.

— Хорошо. А вы?..

— Ладно, — сказал Главный. — И я приду. — Положил трубку, надел халат, нацепил снятый костюм на плечики и повесил в шкаф.

Он предвидел этот разговор. Предвидел, что Зубова, когда он вернется из горздрава, не утерпит и начнет выспрашивать по телефону, что там было. И разговор с начальством он предвидел. И Зубова, и Нина Сергеевна, его заместитель, тоже. Нина Сергеевна настолько была уверена в том, что все будет так, как они говорили меж собой, когда заполняли графы форменной, похожей на плохо отстиранную ворсистую простыню ведомости годового отчета, — даже не стала ждать, пока он вернется. Она отправилась в патоморфологическую лабораторию клиники, где работала раньше. Ей надо было там пустить в обработку несколько своих препаратов; ей там их обрабатывали по старой памяти, и препараты ее интересовали больше, чем реакция городского акушера на отчет, которую она предвидела. Главный довез ее на своем «Москвиче» до клиники, когда ехал в горздрав, и обещал позвонить вечером. А городской акушер обвел цифры отчета синими и красными кружками — знаками своего одобрения и возмущения — именно так, как они предполагали, и произнес все те слова, которых от него ждали. Именно так все и было как предполагал Главный, и начальство было в неизменно темно-синей шелковой рубашке с белым вязаным галстуком, какие были модны вместе с широченными наваченными плечами длинных пиджаков, с бутылочно-зелеными велюровыми шляпами, габардиновыми макинтошами и диссертациями о применении для обезболивания родов метода психопрофилактики.

И рубашка была та, которую ожидали, и галстук, и речь о вреде наркоза в родах и на операциях, а еще — о преимуществе целительного воздействия на кору головного мозга сверхмощного раздражителя — слова, которое способно пуще любых медикаментов задавить в подкорковых центрах сознательных современных женщин болевые ощущения.

Ничего не удивило, и было тошно вести неприятный и бессмысленный разговор, от которого ничего не изменилось и никто не изменился — ни начальник, ни Главный. Схлестнулись — и разошлись.

…Он сел в кресло и стал засучивать рукава у халата. Он просто неудобно себя чувствовал, когда рукава не засучены, как у терапевтов, которым это ни к чему. Руки привыкли, чтобы их до локтей ничего не закрывало. Даже когда было прохладно, это не раздражало. Просто все время — ощущение готовности.

Ему все-таки хотелось посидеть еще немного одному здесь за столом, просто подумать, собраться с мыслями насчет разных вещей. Но тут телефон снова звякнул. Правда, на этот раз коротко. Главный пристально посмотрел на черную эбонитовую глыбу без диска, махнул — для себя самого — рукой и все-таки поднял трубку. Звонила бухгалтерша:

— С вами ревизор хочет встретиться.

— А она что, уже все кончила?

— Почти все.

— Пусть все кончит.

— Она хочет сегодня с вами поговорить.

— Придется ждать.

— Долго? Ей надо сегодня пораньше уехать к себе в КРУ, у них там сегодня местком.

— Не знаю. Я ухожу в родблок, — сказал Главный. — Меня вызвали. Вы подхватили меня уже на ходу.

Ему сегодня не хватало еще только разговора с представительницей КРУ — контрольно-ревизионного управления. Тем более что он заранее знал, о чем разговор будет. С этой ревизоршей он познакомился почти сразу, как стал Главным, как принял этот роддом. Он еще не успел толком начать работу, как она появилась, и с ее помощью он получил выговор от КРУ. Он и потом получил еще выговор или два от КРУ, но потом он не обращал на те выговоры внимания, а из-за первого просто взбеленился.

Он взбеленился потому, что тогда был новенький.

Все тогда было новеньким: роддом, он сам как Главный, почти все люди в роддоме.

Роддом лишь два месяца как приняли от строителей. Строители даже еще ходили по зданию, ликвидируя разные свои грехи. Грехи были ожиданные — плохо закрепленные раковины, неаккуратно положенная плитка, двери из сырого теса. Были и неожиданные: его кабинет рядом со смотровыми, и — как в смотровых, где это действительно полагалось, — в кабинете тоже был смонтирован унитаз, в котором еще ко всему текла горячая вода. Он с трудом заставил строителей убрать его и убрать трубы и замуровать пол как следует. Ему очень долго пришлось скандалить и, как это ни было противно, пришлось все-таки одолжить в роддоме у Пархоменко некое количество спирта, чтобы как-то разделаться со всей волынкой.

Штаты уже были утверждены, и был открыт счет в банке, и они с Ниной Сергеевной и Зубовой подобрали уже многих людей, но на работу предложили выйти только тем, кого считали необходимыми в те дни, для того чтоб все в роддоме устроить как следует и по-своему.

Они предложили расстаться с прежней работой и выйти на работу в их роддом всем заведующим отделениями, старшим сестрам и старшим акушеркам, потому что они должны были сделать в своих отделениях все так, как нужно, как сподручно. Они предложили выйти на работу санитаркам, электрикам, столяру, завхозу, кастеляншам, чтоб затаскивали, собирали, расставляли кровати, шкафики и прочее, убирали, мыли, приводили в порядок. А из врачей стационара они предложили тогда выйти на работу только Савичеву, потому что Савичев был мужчина, и молодой, и мог помогать таскать, и собирал вместе с Бородой операционные столы и наркозные аппараты, распаковывал бестеневые лампы и автоклавы.

Еще они предложили выйти на работу всем акушеркам родового блока, но совсем не для того, чтобы оборудовать и прибирать свой родовой блок или отделения, а чтобы набивали руку.

Акушерки родового блока, кроме двух, были совсем новенькие, — в роддоме почти все акушерки и сестры были только из училища, только со школьной скамьи. И они отправили всех акушерок родблока в другие роддома, чтобы принимали там роды вместе со старыми акушерками, набивали себе руку. И, конечно, всем им начисляли зарплату. Главным врачам других роддомов не было никакого смысла начислять зарплату сверхштатным акушеркам. Ни резонов, ни фондов у них не было, а девочки ведь работали. И работали с пользой не только для себя и для человечества вообще, но и для их — тридцать седьмого — роддома, который еще не открылся.