Борис Пильняк - Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар

– Чего ты трешься около взрослых? – иди в детскую или даже пора уже спать!..

– Мама, пожалуйста, дай молока, и я пойду мыться, – сказал ласковый мальчик. – Покойной ночи, папочка и мамочка!

Через час после того, как приехал Разбойщин, к забору подошли двое, взрослый и подросток, прошли вдоль забора раз и два.

– Ну, Климентий, становись мне на плечи, цепляйся за верх, – сказал Леонтий Шерстобитов.

Климентий Обухов вспрыгнул на забор.

Через два часа после того, как вернулся Разбойщин, по дому забегали привидения. Земский начальник, в халате, со свечою в руке, за ним жена и Авдотья, также со свечками, пятились от собственных своих теней, и земский визжал фальцетом:

– Тише, тише, не ходите в сортир, он спрятался там!., где топор или лом?! – Нет, на двор невозможно… Дуня, вы проверили двери на чердак и в чулан?.. – Ах, при чем тут Шерстобитов, ты же говоришь, что он не заходил ни в кабинет, ни в спальню, где ты лежала с мигренью, и Авдотья запирала за ним, – а кроме этого, мой браунинг был все время со мною… Он, должно быть, приходил как наводчик!.. Тише, тише!.. Дуня, посмотрите под диваном в гостиной, – ну, чего ты стоишь?! – Ты была уже в детской?..

В детской спал пухлый розовощекий гимназистик и счастливо улыбался во сне. На стуле рядом с кроватью, как приказывал папа, аккуратнейше сложенные по разглаженной складке, лежали гимназические брюки…

У офицера-помещика Вахрушева оружие отобрали просто на улице. Он не уезжал из Камынска, боясь деревни и охраняя дом Коровкина. Он шел со свиданья с Цветковым. Ему сказали негромко:

– Руки вверх, господин офицер.

Руки Вахрушев поднял поспешно. У него вынули из кобуры револьвер, от него отстегнули саблю. Сказали:

– Вы, господин офицер, кажется, демобилизованы? – погоны носите не по праву.

С него сорвали погоны. Сказали:

– Теперь бегите рысью с бубенцами, как на тройке! Помещик Вахрушев действительно побежал в галоп.

По империи мерзостью шли еврейские погромы. 28-го октября в Кронштадте восстали матросы, 2-го ноября восстание было подавлено царем. По фабрикам и заводам шли забастовки-протесты против расстрела кронштадтских матросов. Эхом восстал и погиб на Черном море лейтенант Шмидт.

…Глубоко за полночным часом Леонтий Шерстобитов пришел домой, в коммуну. Никита Сергеевич не спал, в неурочное время он постучал к Леонтию. Двое, они прикрыли плотно за собою двери в кабинете Никиты Сергеевича.

– Садитесь, Леонтий…

Никита Сергеевич отошел к окну, молчал. За окном в ночи гудел ветер.

– Леонтий, вы и ваши товарищи, вы все дальше и дальше уходите от меня. Вы уже не говорите при мне о ваших делах. Я знаю, оружие в городе отбираете вы, но вы об этом молчите…

Леонтий молчал.

– Сейчас поздно, а мне хотелось бы, с утра, на бодрую голову, совсем по-деловому, рассказать вам мою жизнь, всю мою жизнь и все мои мысли, чтобы мы поняли друг друга. Я ждал вас сейчас, чтобы спросить, почему вы уходите от меня? – Вы молчите, Леонтий?

Леонтий ответил не сразу.

– Не мы, не я уходим от вас, но вы уходите от времени, от идей и от дел этого времени – или оно уходит от вас, не знаю… – Леонтий помолчал, сказал сурово: – Через день, через два, через три в Москве начнется вооруженное восстание рабочих, – вы, конечно, против него? – Вы слышите, – начнется – вооруженное – восстание – рабочих… Я и мои товарищи, – мы едем в Москву. Этим все сказано.

Никита Сергеевич быстро отошел от окна, стал среди комнаты.

– Это… это предрешено?

– Да.

– Оно готовится?

– Да. И мы едем. Вы же считаете это бессмыслицей? – как вам поверит Артем Обухов, который также едет в Москву, но у которого пять человек детей?..

Леонтий говорил жестким голосом. Никита Сергеевич вернулся к окну, лицом в ночной мрак. Молчали.

– Я поеду с вами, Леонтий, – сказал Никита Сергеевич.

Леонтий поднял голову, посмотрел на старческую спину Никиты Сергеевича, глаза Леонтия стали ласковыми.

– Я еду с вами, – повторил Никита Сергеевич. Леонтий поднялся с дивана, веселый, неуставший, подошел к Молдавскому, обнял сзади за плечи, – сказал:

– Стало быть, все же на самом деле с нами, с рабочими, с пролетариатом, за рабочее будущее человечества?! – не гроза, а водораздел миров? – не народничество, а марксизм?!

Никита Сергеевич стоял, не оборачиваясь к Леонтию.

– Восстание начнется послезавтра, старик, завтра ночью мы уезжаем. Вам не надо ехать, – мы вернемся к вам и пришлем наших товарищей, если понадобится зализывать раны. Елена и Надежда, они тоже не едут, – поберегите их, старик!.. А длинный разговор… – я так давно не спал, я пойду спать, я хочу выспаться до завтра. А когда я вернусь, вы расскажете мне вашу судьбу. Я знаю, – то, что вы сейчас сказали, – это ее завершение. Не сердитесь, отец, послезавтра восстание!..

…6-го декабря в Москве началось вооруженное восстание рабочих.

С 4-го на 5-е ночью по дну оврага к задам пустого и заброшенного соляного амбара, что стоял у моста между Камынском и Чертановом, подъехали сани, запряженные лошадью учителя Григория Васильевича Соснина. Ночь легла черной, заметал первый снег. Амбар безмолвствовал, пустой и заброшенный. С моста, с пустынной площади перед мостом, с саддердиновского переулка, с чертановских задов поодиночке к задам соляного амбара сошлись люди. Их было немного. Они были молчаливы. Последним от моста пришел Климентий.

Из развалин амбара люди вынесли и сложили в сани – мешок, набитый револьверами пополам с картошкой, дерюгу с решетами, куда вместо сеток вставлены были ружья, еще дерюгу, зашитую так же, как зашивал свои корзинки для отправки в Москву чертановский Иван Лукьянович Нефедов, отец Ванятки.

Лошадь пошла по дну оврага к его началу, к полям. Впереди и сзади лошади в дозоре шли люди. У начала оврага, в ольшанике, люди остановили лошадь, собрались все вместе, уславливались, прощались.

– Вы, Артем Иванович, поездом, как уговорились, езжайте на разъезд Уваровский, переговорите еще раз с товарищами, задержите какой-нибудь товарный или воинский, мы будем там часа через три, поедем нижней дорогой, там потише. Если на полустанке что-либо, казаки там, что ли, – предупредите, – говорил Леонтий Шерстобитов.

Высокий, на полторы головы выше Леонтия, Никита Сергеевич снял шапку, молча, по очереди, обнял, перецеловал товарищей.

Шерстобитов мерзнул на ветру в студенческой фуражке, маленький и нахохленный >в холоде. Никита Сергеевич поцеловался с ним с первым.

Никита Сергеевич стоял с опущенною непокрытой головой.

Ночь была очень черна, еще не окончательно зимняя. Лошадь тронулась, двинулись люди. Никита Сергеевич остался один, растворяясь во мраке.

– Товарищи! – крикнул из мрака Никита Сергеевич, – желаю счастья, товарищи!..