Всеволод Иванов - Кремль. У

— Я здесь, — сказал он.

— Заходи.

Вавилов сказал Мане, что Е. Чаев отличный человек, он одобряет их выбор. Он посмотрел ей вслед. Пицкус сказал:

— Надо было б тебе ее трахнуть.

Вавилов был доволен, он первый раз отказался от женщины. Он решился. Он попросил Пицкуса найти Зинаиду. Он хочет с ней поговорить. Да, теперь уже не откажется Пицкус доставить ее живой или мертвой. Пицкус узнает и найдет. Останется она с Колесниковым или нет? А какое он имеет право? Никакого. Но он чувствовал, что его отказ от Мани знаменует уже многое. Он любит Зинаиду. Он все устроит, но влетел Пицкус. — Он встретил Зинаиду? — Нет, катастрофически прибывает вода. Да, все уже свершается. — Он убежал с криком: «Зинаиду я найду!»

Вавилов думал уже остановить Пицкуса. Это была от прихода Мани, такая слабость. Он вспомнил, как видел Е. Чаева, он написал Зинаиде: «Хорошо бы дать ему подряд. Он очень нам полезен, так как поможет сломить кремлевцев». Он знал, что тот прочтет. А тот, действительно, прочел.

Ночью Клавдия собрала свои вещи — и ушла к Бурундуку. Он сидел грустный. Перед ним была груда настрелянных ворон, он их ощипывал с каким-то диким ожесточением. Клавдия с ним вежливо поздоровалась, а затем прошла в избу, вымела, вынесла сор и поставила чайник. Когда он встал и посмотрел на перья, она сказала:

— Отличная подушка будет, — и взяла все перья в решето.

Он хмуро и молча смотрел на нее; смотрел, как она снаряжает шалаш, как сколотила кровать — и его умилило то, что она здорово работает топором. Затем она легла спать, он ворочался с боку на бок — и она сказала:

— Место у меня на двоих.

Бурундук не понимал, почему она пришла к нему, но он гордился, что обнимает женщину, которая стоит пятьдесят рублей в ночь. Он еще испытывал к ней благодарность, что не называет его дураком. Утром он встал, уже охваченный беспокойством, что она покинет его. Она спросила:

— Как пройти к речке?

И он сказал, глядя в сторону:

— Ты навсегда на эту гору?

Она засмеялась и, стукнув в ведро пальцем, послушала звук — и сказала:

— Похоже.

Он на нее не обернулся, но когда она вернулась, он обкорчевывал уже вторую сосну.

Профессор З. Ф. Черепахин и капитан Железная Нога стояли у парохода; тут же подошла Даша, а еще раньше приехал Трифон Селестенников с Мануфактур осмотреть пароход. Профессор, мирно приспособившийся, он делал уже четвертый доклад в Мануфактурах о тех храмах, которые необходимо разобрать. Он и подвез Т. Селестенникова. С ним рядом сидел председатель вика, тот тоже был доволен и презирал Старосило, который хотя и герой, но не мог ничего организовать — и, поднимаясь в гору, он предложил профессору лучшую квартиру, мотивируя это тем, что они должны беречь своих работников. Т. Селестенников говорил, что вверху, в горах слышно быстрое таяние воды и посему машины надо осмотреть, а то как бы не поднялась вода и не затопила пароход, за который теперь отвечают Мануфактуры.

Профессор подумал: «Прожить осталось немного, надо прожить эти годы хорошо». Капитан Железная Нога нежно смотрел на Дашу, и профессор видел, что жизнь их тоже может быть устроена, и весь вопрос только в том, утонет ли пароход и выдержит ли напор воды днище? Он уже не протестовал против разбора храмов и говорил, что ко всему можно привыкнуть. Тем более, что он дописал и последнюю страницу своего исследования и считал, что его обязанность перед потомками выполнена — и он не может умирать на старости из-за голода.

Он высказал жене свои предположения — и жена им осталась довольна, да на другой день и сам Вавилов, который оказался не столь грозным, как о нем думали, — одобрил, что лишь только профессору отведут лучшую квартиру, он в техническом училище, которое организуют Мануфактуры и в основу коего будет положен Дом узбека, он решил прочесть ряд лекций в связи с историей кремлевского края и началом Мануфактур. «Материалы-то, нет, вы послушайте, материалы», — и он с упоением прочел из какой-то рукописи, которую откопал в архиве. Он смотрел, как в церковь идут люди, и жалел их. В комнате, кроме него, сидели еще Буценко-Будрин и актер, который успокоился с того момента, как стал рассказывать, что история Неизвестного Солдата — сплошная выдумка, и с того также момента, как перестал разоблачать и обличать, а попробовал нагло льстить, и он подумал, что люди надсмеются над ним и удивятся такой наглости, но затем оказалось, что существует своя, советская система лести, всего чтоб было в меру: и поражения и достижения. Он удивлялся и говорил, что прожил много лет, но ничего подобного нигде не видел и что заграницу надо ругать — и что там значительно хуже, чем у нас, — и его вскоре стали оставлять одного, и он думал, что один-то хоть он будет говорить то, что думает, но оказалось, что он уже остановиться не может. Они все трое смотрели друг на друга — и думали, что не так давно они бунтовали и хотели еще перейти в верующие, сомневались в чем-то, а оказывается — все трын-трава и ерунда.

Профессор З. Ф. Черепахин сказал, доставая недопитую бутылку ликера:

— Вот-с, а вы говорите — Неизвестный Солдат.

На что актер, шутя махая руками, ответил:

— Я вам говорил это, Зоил, Федорович, в тяжелую пору некоторого подхалимства и я бы сказал даже приспособленчества. Откровенно говоря, не был я на фронте, а сидел в Париже на положении земгусара, и рассказам своим я думал вызвать в вас образ вашего сына, дабы вы поддержали меня.

3. Ф. Черепахин отвечал:

— Не такими способами, не такими словами. То была другая эпоха, а сейчас другая. Я думаю, что сын мой был в той эпохе — и умер так, как ему подсказывали его мысли.

Буценко-Будрин ответил:

— Иначе большевики не замедлили бы выкрасть тело, и буржуазная власть произвела бы соответствующее расследование.

— Не будем говорить о моих шутках! — воскликнул актер. — У меня их и так много. Ну, не остроумен я, не остроумен решительно.

Профессор пошел их провожать. Они шли и услышали странный грохот, огласивший уличку. Они даже остановились, но затем профессор воскликнул:

— Мы не борцы, да, мы обыватели, а это идет капитан Железная Нога.

Они увидели. Он, потный, с трудом, запыхавшись, вел под руку счастливую Дашу. Они все сняли шапки и приветливо сказали:

— Счастливого пути, капитан!

Капитан ответил, тяжело дыша:

— Благодарю!

Затем они распрощались, и профессор вздумал подняться на стену, чтобы посмотреть, действительно ли прибывает вода. В церкви пророка Ильи били к обедне. Люди съезда торопливо шли. Профессор З. Ф. [Черепахин] увидел Агафью, которая, наклонившись над зубцами, напряженно смотрела на гладкую поверхность поднимающейся реки. Она старалась разглядеть что-то, наклонялась, отходила, но, ничего не видя, еще раз возвращалась. По мосту — железному — ехали огромные ломовые телеги, груженные плотниками. Огорчение профессор прочел на лице Агафьи. Он чувствовал себя хорошо и решил ее утешить. Он подошел к ней, вежливо кашлянул. Она с неудовольствием обернулась к нему, — профессор поднял указательный палец: