Евгений Ивин - Дело взято из архива

Районный центр находился довольно далеко от Озерска. Дорога шла лесом и делала такие замысловатые виражи, что Перминов при всем желании не смог бы определить направления, в котором ехал. Вдобавок ко всему она была покрыта неимоверными ухабами, выбитыми лесовозами; «газик» подпрыгивал и шарахался из стороны в сторону весь трехчасовой путь. Усталый и издерганный, капитан вылез из машины на площади, если так можно было назвать относительно широкий участок улицы, где находились административные здания. Где-то здесь, в переулке Роскошном, живет последний из бывших полицаев, с которым предстояло встретиться капитану Перминову, а именно — Иван Сидоркин. Только встреча с Катрюховым дала ощутимый результат. Из разговоров с другими полицаями он не почувствовал, чтобы кто-либо из них пытался скрыть, что видел Мишку-палача. Обозленные долгим тюремным заключением, страхом за свою дальнейшую судьбу, одни встречали и провожали Перминова, униженно заглядывая ему в лицо, другие прятали в глазах волчий блеск, невытравленный суровым тюремным режимом. Но перминовская интуиция подсказывала, что не видели они своего дружка со времен войны…

Возле дома, под красной черепичной крышей, на манер молдавских хат, на лавочке сидела средних лет женщина, кутаясь в серый пуховый платок. Морщинистые, натруженные руки лежали на коленях. Она взглянула на приближавшегося к ней Перминова, и он увидел в ее глазах тоску и боль.

— Мне бы повидать Сидоркина, — избегая называть его товарищем и не желая говорить официальное «гражданин», спросил капитан.

Женщина помолчала немного, собираясь с духом, и тихо ответила:

— Ваня лежит в больнице. А вы кто будете?

— Мне хотелось бы с ним поговорить по одному делу, — уходя от ответа, начал Перминов. — Что с ним случилось?

— Хулиган напал ночью, когда он с электростанции шел. Весь живот изрезал.

Перминов насторожился. Не знал он, почему сообщение женщины встревожило его.

— Вы жена Ивана Романовича? — спросил он.

— Да. А вы, наверное, из милиции? — допытывалась женщина.

— Конечно, я из милиции, — согласился Перминов. — Хотел кое о чем поговорить с вашим мужем.

— Я рассказывала одному из ваших, как дело было, — занятая своими мыслями, сказала она. — Ушел это Ваня в пять вечера. Было это десять дён назад. Я жду-пожду, три раза чайник подогревать ставила, а его все нету. Думаю, выгляну за вороты. Только открыла калитку, а он, сердешный, у двери лежит без движения. Видать, полз по земле домой, да духу не хватило, потерял сознание. Утром целая дорога его кровинушкой полита оказалась…

— А сейчас как он?

— Лучше ему, да доктор не пускает. Носила ему початков, любит их очень. Назад все вернули, говорят, нельзя ему. Я и пол-литру носила, думала, выпьет — полегчает, — вздохнула женщина.

— И кто же его так? — поинтересовался. Перминов. — Может, поссорился с кем? Враги у него были.

— Да что вы, господь с вами! Ваня мухи не обидит, такой уж он добрый человек.

«Заблуждаешься, дорогая, — мысленно возразил ей капитан. — Видела бы ты его двадцать лет назад». Но вместо этого он сочувственно закивал головой.

— А кто приезжал к вам недавно? — рискнул задать вопрос Перминов.

— Был тут один, — задумчиво произнесла она слова, которые мигом всколыхнули воображение капитана. Чувствуя, что интуиция не подвела его, он попытался еще продвинуться в своих расспросах.

— Приятель Ивана Романовича? — как бы между прочим, почти безразлично спросил Перминов, хотя волнение, охватившее его, рвалось наружу.

— Вот и не пойму, кто он ему был. Встретились вроде как друзья, а разошлись молча, затаившись. И не поймешь, то ли навсегда, то ли ждать нехорошего. Вообще я поняла, — женщина понизила голос почти до шепота, — он из тех, что с Ваней у немцев на службе был. Вошел в комнату, зыркает блеклыми глазами, будто спрашивает, а нет ли у вас кого за печкой. Не люблю таких настороженных: в дом к людям пришел, веди себя по-людски, нечего озираться.

Перминов уже догадался, что речь идет о Мишке Лапине, но не торопил женщину вопросами. Видно, ей хотелось выговориться. Вторую неделю носит в себе горе, постигшее ее семью, и некому об этом рассказать. Запали ей в душу слова, сказанные ее мужем, когда ушел тот человек:

«Что бы ни случилось, никогда не говори и не вспоминай о нем, иначе будет нам плохо».

А прошло два дня, и несчастье свалилось на ее седую голову. И как она ни отгоняла от себя назойливую мысль, не могла от нее избавиться: не хулиган тогда порезал Ивана, а этот белобрысый с кривой нехорошей ухмылкой. А тут еще письмо нашла в мужнином пиджаке, в КГБ он написал. Не решалась отправить сама, а потом все-таки снесла на почту. На первом допросе в милиции она умолчала и о письме и об этом человеке, что у них был накануне.

— Волосы как ковыль в степу и тонкие, ехидные губы, — говорила она молчавшему капитану. — Они выпивали, а я на кухне сидела, и такая меня взяла тревога, что страшно сделалось. Слышу, этот говорит Ване: «Я тебе уже сказал, не Мишка я, а Николай, и забудь ты про Мишку».

Просидев с женщиной на лавочке больше часа, Перминов уже хорошо представлял себе картину появления Лапина в доме бывшего полицейского Ивана Сидоркина.

…Пришел он под вечер, когда горячее солнце скатывалось с горизонта за холм. Длинные тени потянулись от частокола к самому крыльцу, на котором сидел Сидоркин. Ловко орудуя шилом и дратвой, он чинил старые, поношенные сапоги. Его жена, уже пожилая женщина лет пятидесяти пяти, возилась на кухне с посудой.

Он подошел к калитке, заглянув через верх. С минуту наблюдал за старательными движениями рук Сидоркина и, толкнув калитку, вошел во двор. Сидоркин оторвал голову от строчки на сапоге и сразу же узнал старого знакомого. Он приоткрыл рот от удивления и долго не мог ничего выговорить.

— Не узнаешь? — с кривой усмешкой на тонких растянутых губах произнес Мишка хрипловатым голосом, приближаясь к крыльцу.

Сидоркин мотнул головой, что могло означать и то, что он узнал пришельца, и то, что он ему незнаком.

— Гляжу, отшибло память-то, Ванюша! А дружками были когда-то, — не опуская своей усмешки, добавил он и стал напротив Сидоркина.

— Да нет, признал тебя, Мишка, — равнодушно ответил Сидоркин. Он поднялся и, аккуратно поставив сапог на крыльцо, вытер о штаны заскорузлые ладони. Чуть поколебавшись, все же протянул ему руку. Рука у Мишки была холодно-влажной и неприятной.

— Посидим! — предложил гость и без лишних церемоний сел на крыльцо, вытянув далеко ноги в стоптанных башмаках.

— Как живешь? Гляжу, хатку заимел, хозяином стал, — с какой-то непонятной Сидоркину завистью и злобой проговорил он.

— Жить же надо! — как-то неуклюже и не зная почему вдруг начал оправдываться Сидоркин. Он догадывался, что неспроста к нему явился этот человек, и оттягивал минуту, когда надо будет об этом узнать от него.