Сергей Сартаков. - Философский камень. Книга 2

— Не могу отступиться, Никифор! Говоришь: Куцеволов наказан. Да ведь не по суду, не перед лицом народа. Он с суда ушел гоголем. Он мне еще хотел на бедность пятак подать. Нет, пусть Куцеволов посидит на скамье подсудимых. И прокурор пусть вслух перед народом прочитает имена людей, которых он замучил. Вот чего я хочу! А быть ли ему расстрелянным — это дело суда. Как он решит, по справедливости. На любой приговор я и слова тогда не скажу,

— Ну, подашь заявление. Состоится суд. А обвинение останется недоказанным. Значит, ты оклеветал честного гражданина. С каким лицом ты тогда уйдешь?

— Буду снова доказывать! Без конца, пока жив Куцеволов. И пока жив я сам.

— Тимофей! Это же несерьезно.

Возражать было трудно. А не возражать было нельзя.

В эти дни пришло письмо от Васенина. Радовался комиссар, радовался старший брат Алексей сделанному выбору. Хотя и попенял в конце: «А я-то старался! Думал, стану читать в газетах под старость: „Профессор Т. П. Бурмакин или, черт подери, академик Бурмакин Т. П. выступил с сообщением…“ Ладно! Еще придет время, выступишь. Суть не в газетной строчке, которая прочитается и забудется, а в том, что ты для Родины, для человечества, для светлой — жизни на земле полезного сделаешь».

На полях листа, во всю его длину, были приписаны строчки: «Тут недавно на границе поймали бандита, бывшего каппелевца. Оказалось, он как раз из отряда Рещикова. Припрятал, те самые чемоданы, что мы с тобой искали, а теперь задумал их из тайника извлечь. История занимательная. Приедешь, я тебе подробно все расскажу, как помчался я туда ознакомиться с содержимым этих загадочных чемоданов. Да и на допросе бандита поприсутствовать. Я спросил, не помнит ли он поручика Куцеволова? Не смог бы он опознать его при случае? И бандит сказал: „Как не помнить, помню. Из карателей. От самого Мариинска по тракту ехал с ним. Один раз по морде плетью меня полоснул. Запомнилось. Поглядеть — узнаю“. Намотай это на ус, если мысль о том, что ты схватился именно с Куцеволовым, а не Петуниным, тебя не покидает».

Словно бомба рядом разорвалась — письмо с такой припиской.

Но осели комья земли, и дым рассеялся, можно было оглядеться и подумать спокойно. Есть теперь свидетель! Есть. Нужен следователь…

…Вериго не очень-то и удивился его приходу. Принял без задержки. Засмеялся дружелюбно:

— Здравствуйте, товарищ дорогой! Можете и вы теперь совсем, свободно называть меня товарищем Вериго. С чем пришли? Чувствую, покоя вам нет. Посоветоваться? Пожалуйста!

— Я вам очень верю.

— Естественно. Иначе не появились бы у меня. И я вам верю. Иначе не принял бы вас, допустим, по причине чрезвычайной занятости. Итак, комплиментами мы обменялись. К делу! — Хлопнул ладонями. — Что именно, боитесь вы, я разболтаю?

— Товарищ Вериго!

— А для чего же тогда слова: — «Я вам очень верю»? Старого воробья не проведешь на мякине.

— Это был Куцеволов.

— Ваше заявление для меня не новость. Но чтобы и мне повторить ваши слова, дайте некоторое время. Как видите, я не боюсь, что вы разболтаете. Потихонечку все сызнова проверяю. Сам по себе, без прямого мне поручения. А это труднее. Ну, иногда и легче. — Он погладил свои седые волосы, улыбнулся. — Очень уж тогда вы мне пришлись по душе, товарищ Бурмакин, исключительной своей убежденностью. Хотя суд потом показал, что, кроме нее, собственно, ничего на вашей стороне и не было. Но не смущайтесь. Именно эта страстная убежденность вам дело не испортила. Для будущего. Впрочем, ничего определенного не предсказываю. И Петунина пока я сам для себя называю Петуниным. Вы оскорблять человека подозрением можете, а мне такого права не дано. Выкладывайте на стол, если есть, ваши новые козыри.

На стол легло письмо Васенина. Его приписку Вериго долго и внимательно перечитывал.

— Ну что же, — сказал он раздумчиво, — для игры в подкидного дурака это туз козырной, а для игры в преферанс… Н-да, я. полагаю, с: Куцеволовым-Петуниным играть в дурака нам не удастся. Вы, товарищ Бурмакин, уезжаете на Восток? И счастливой дороги! Но я должен знать каждый час, где вас найти при надобности. И уж, разумеется, о всех новостях, подобно этой, вы меня сразу же извещайте. А от меня не требуйте докладов… Вам знать совсем ни к чему методику нашей, право, нелегкой работы. Терпеливо ожидайте ее результатов…

…Уже распрощались и с Гладышевыми: «Увидитесь с Мардарием Сидоровичем, наш поклон ему».

Последний вечер перед отъездом решено было провести у Гуськова. Прийти к поезду он не мог. Служба! Надюша приготовила угощение. Устроившись с Людмилой в дальнем уголке, она посвящала ее в какие-то свои секреты. Антошка в кроватке, заслоненный от яркого света байковым одеялом, тихо посапывал. Все говорили вполголоса, боясь его разбудить.

Никифор рассказывал о том, какое сильное пополнение пришло в его батальон по осеннему призыву. Ребята крепкие, здоровые, смышленые.

— Ты понимаешь, — говорил он, — какая разница. Вспоминаю, после школы дали мне взвод. Ну, комроты представил меня бойцам, как полагается, и ушел. А я давай общие слова говорить. Потом о себе что-то рассказывать, где и как воевал в гражданскую. О дисциплине напомнил, о бережном отношении к оружию. Стоят ребята, что называется, вдохновенно слушают. Остается времени минут двадцать. Чем занять? При себе свежая газета была. Статья интересная в ней на сельскую тему. А ребята деревенские. Думаю: надо громкую читку устроить. Но не самому же читать! Поднял газету, спрашиваю: «Кто; желает?» Стоят, молчат. Ясно: робость одолела. По себе знаю: как это иногда получается. Повторяю вопрос. Тишина. Стало быть, чтеца назначить надо. Командую: «Грамотные, шаг вперед!» Стоят. И тут только доходит мысль: весь взвод у меня из неграмотных…

Он не успел закончить, В дверях появился Сворень с женой.

— Ну и свинья ты, Тимка! — закричал еще с порога. Антошка беспокойно заворочался в кроватке. — Через третьих лиц узнаю, что ты здесь, у Гуськова. Мог бы и ко мне сначала зайти, по старой дружбе. Удивляюсь… Злопамятный ты, Тимка! А я к тебе всем сердцем. Вот жену мою спроси.

Наде было неловко. Она дергала мужа за рукав. Потом вышла вперед и остановилась неуверенно: подаст ей или не подаст Тимофей руку? Подал без колебания. Надя другого склада человек. Поздоровался и с Владимиром. Ладно! Что уж тут перед расставанием, может быть, навсегда, особо выдерживать свой характер! До него это все равно не дойдет. Ишь, загородился: «Жену спроси!»

— Никогда нельзя быть уверенным, Володя, в том, что скажут о тебе свидетели.

Так и знал: не дошло. Сворень самонадеянно ухмыльнулся.

— Надя у меня не подведет. — Она раздраженно отмахнулась, но Сворень продолжал: — А ты знаешь, Тимка, мы о тебе сегодня тоже очень хорошо поговорили. С этим самым, с Петуниным. Случайно на улице встретились. Остановил. У меня уши горели, как он тебя расхваливал. За твою честность, мужество. Вот, говорит, человек стальной закалки. Таких надо на самые высокие посты выдвигать.