Сергей Сартаков. - Философский камень. Книга 2

Военная музыка своими раскатами меди всегда тревожно отзывалась у Виктора в груди, И демонически притягивала, к себе. Хотелось шагать и шагать под ее беспощадные ритмы, приказывающие двигаться вперед.

Он подчинился. Пересек площадь у городского крытого рынка, похожего с фасада в вечернем свете на театральное здание; и вышел на берег Теплы.

Здесь горели редкие фонари, и, если под ними приглядеться внимательнее, в небольших глубинах речки можно было увидеть стайки спящих форелей, тихо шевелящих красивыми хвостиками. Виктор несколько минут бездумно полюбовался рыбками и пошел дальше. Ему было холодно. Ничто не радовало.

Так он добрался до колоннады. Гуляние, по-видимому, уже заканчивалось, оркестр доигрывал последний марш. Тонкими ручейками из-под высокой кровли, воздвигнутой на круглых массивных столбах, растекалась публика. И Виктор подумал, что теперь, пожалуй, стоит дойти до ресторана Пуппа и там как следует поужинать. Все равно нужно где-то убить время. И не торчать… же до полуночи на вонючем вокзале, потягивая прокисшее пиво.

Вдруг кто-то грубо хлопнул его по плечу..

— Сташек! Погоди!

Он обернулся. Витольд Пахман. В блестящем кожаном пальто, плотно стянутом широким поясом, в сапогах и весь какой-то тугой и подтянутый, источающий запах табака и крепкого одеколона, он стоял, покровительственно улыбаясь, словно Виктор был его подчиненным.

— Витольд?… Пахман?…

Они так давно не встречались, что Виктор не знал, как его называть. По имени. По фамилии. А может быть, и «пан Пахман»?

— Сташек, я рад тебя видеть, — сказал Пахман. Слегка наклонился к нему. Виктор почувствовал еще и запах вина. — Да, я рад. Но не особенно. Лучше бы нам встретиться не в Карловых Варах.

— Почему? — в растерянности пробормотал Виктор. — Это чудесное место!

— Для тех, кто приезжает сюда во имя высоких целей. А ты, Сташек, я знаю, путаешься с этой еврейкой и устроил ее где-то здесь.

И Виктора снова охватило злое чувство ревности и недоброжелательства к Анке.

— Было время, я Руберову любил, Пахман! — воскликнул он в раздражении. — А теперь с ней путается Мацек. И мне до нее нет никакого дела.

— А-а — протянул Пахман. — Это для меня новость. С известной выгодой и для тебя. Ты правильно поступил, если действительно порвал с Руберовой окончательно. Но разве этот… «испанец» из своей «родной» страны уже вернулся? Ты назвал Мацека.

— Мне нет никакого дела и до Мацека, — с прежним ожесточением сказал Виктор. — Но если Руберова путается с ним и со Шпеткой, так, вероятно, обычным земным способом. А для этого Мацеку необходимо быть здесь.

— Но ведь ты тоже оказался здесь. И похоже, не для того только, чтобы послушать военную музыку, — возразил Пахман. — Я предположил бы, что твоя сладкая ночь еще впереди, если бы ты не рассказывал мне все это с достаточно злым лицом. Куда же ты идешь в таком случае?

— Иду к Пуппу! Хотел поужинать, но теперь, вероятно, еще и напьюсь.

Пахман понимающе кивнул головой, взял его под руку.

— Могу составить тебе компанию, Сташек. Но только до прихода хебского поезда. Мне нужно встретить друзей.

— Я сам уезжаю с этим поездом в Прагу.

— О, тогда все совпадает! Мы хорошо проведем время.

Они сидели в ресторане и пили. Много пили. И языки развязались у обоих. Не припомнить точно, о чем тогда говорили. Но кое-что все же осталось в памяти.

…Пахман все время допытывался, что знает Вацлав насчет «испанцев» — Шпетки и Мацека — и их связей с Руберовой. Виктор ковырял вилкой сочный кусок мяса, поворачивал на все стороны: есть ему уже не хотелось.

— Откуда я это знаю, я только что приехал из Парижа! — пьяно вскрикивал он. — Меня это совсем не интересует. Они все коммунисты. Какое мне дело до них! Наверно, они собираются у Анки на Рыбарже. Дурак, я сам там ей нашел хорошую квартиру, а хотел сейчас снять и еще лучше. Черт с ними, пусть… Пусть собираются, вооружаются, в Испании они хорошо научились стрелять…

— Мы тоже стрелять умеем. — Пахман, как молотом, тяжелым кулаком бил по столу. — И мы стреляем лучше. Поэтому они и… — Пахман ввернул крепкое словцо, — …в этой Испании. Все интербригады там будут скоро распущены. Полное невмешательство. И тогда… — Он захохотал: — Да здравствует невмешательство! А ты сказал: они вооружаются. Ты видел Мацека, ты видел Шпетку?

— Мне говорила Руберова.

— Руберова… — Язык у Пахмана стал заплетаться. — Сташек, я спрашиваю: зачем ты ходишь к этой еврейке? Зачем ты привез ее в наши Судеты?

— Она опасно больна. Ей надо лечиться. Теперь мне все равно. Она меня выгнала… Я не знаю никакой Руберовой.

— Выгнала?… Она тебя выгнала… Т-ты после этого знаешь кто?… Ты вонючий чех… Нет, ты даже не чех, ты русский. И даже не русский. Ты черт знает что! Когда Судеты опять станут нашими… Сташек, не приезжай сюда!

— Судеты и сейчас наши, я тебя, Пахман, не понимаю. — Он трудно соображал. — И почему я не могу приехать?

— Судеты немецкие. А ты… ты коммунист, раз ты не хочешь этого и водишься с евреями…

— Пахман! Но ведь ты, как и я, чех и…

— К черту! Я немец. Хайль Гитлер! — Он выбросил над столом правую руку. Потребовал с угрозой: — Повтори!

— Я служу в министерстве иностранных дел, Витольд, и я…

На них никто не обращал внимания. Симфонический оркестр играл что-то веселое. Кружились пары. Искрились люстры, искрились дамские украшения. Между столиками плавно двигались официанты, белогрудые, словно пингвины, с подносами, уставленными бутылками и всяческой снедью.

— Ты служащий… Ты боишься скандала в своем вонючем министерстве? Вот я сейчас плесну тебе в рожу красным вином и надаю пощечин. Это не будет скандалом?

И Виктор тогда тоже приподнял над столом правую руку и вполголоса сказал:

— Хайль Гитлер!

Он поднял руку совсем невысоко, рассчитывая, что уже этим в достаточной степени расположит к себе Пахмана и предотвратит, возможный скандал. Но Пахман дернулся сердито и тоном железного приказа потребовал:

— Выше руку! И громче.

Сразу трезвея от нешуточной угрозы, прозвучавшей в голосе Пахмана, Виктор выполнил его требование. И осторожно повел взглядом по сторонам. Все были, как и прежде, заняты танцами, разговорами, едой. Только какая-то пожилая дама, сидевшая в компании за соседним столиком, рукой, затянутой в белую перчатку, послала ему воздушный поцелуй. А Пахман удовлетворенно засмеялся.

— Ты, Сташек, заяц, а Карлсбад в старину славился охотой на кабанов и оленей. В тебя, заяц, здесь не станут стрелять, если ты кричишь: «Хайль Гитлер!» — И лицо его сделалось снова холодным и жестоким. — Но ты должен знать, Сташек, что в Судетах этими словами не играют. Сташек! Запомни, Сташек, недалек тот день, когда мы потребуем автономии Судет. И они станут нашими. — Стукнул кулаком по столу. — Все станет нашим. Вся Чехословакия, весь мир. Ты был в Париже. Тебе надо было съездить в Берлин. Ты бы все понял тогда и не косил бы сейчас взглядом, как заяц, Ха-ха! Сташек, ты можешь служить? Служить! Когда тебе придется туго, найди меня, я помогу тебе. Зайцы бывают тоже нужны. Ты знаешь, кто скоро будет владеть всем миром? Ну, кто?