Сергей Сартаков. - Философский камень. Книга 2

— Значит, на спасение надежды нет? Искать нас не будут?

— Будут искать, но… — Тимофей поднял голову. — Разве можно сквозь это увидеть что-нибудь? А сколько дней будет продолжаться метель, я не знаю. Мне кажется, долго. И тайга велика, чтобы ее всю обследовать.

— Мне хочется услышать более точный ответ. Нас ждет здесь медленная смерть?

— Точнее я вам отвечу через неделю.

— Почему, когда судьба меня сводит с тобой, она непременно сводит в глухой тайге- и приносит несчастье?! — со злостью вдруг воскликнул Виктор.

— Не так давно вы, господин Сташек, утверждали другое: что первая наша встреча принесла вам большую удачу в жизни.

— Потому что тогда я не послушался тебя и поступил по- своему!

— Но в этой обстановке вам придется подчиняться мне безоговорочно. Если вы хотите получить точный ответ. И ответ, исключающий жалкое слово «смерть».

Виктор молча повернулся и ушел.

Добавляя постепенно снег, Тимофей натаял и вскипятил полную банку воды. Пили по очереди. Консервы разделили на четверых, но Стекольникова отказалась. Ее лихорадило. Рот был заполнен марлевыми тампонами. Раздробленная челюсть и распухший, изрезанный осколками кости язык едва позволили проглотить немного воды.

Потом все улеглись. Предстояла долгая, и трудная ночь.

Тимофею не спалось. Фитиль в коптилке постепенно обгорел, и, словно лесной светлячок, едва теплилось пламя. Но все равно как-то хорошо было смотреть на него и думать. Думать с надеждой. Думать, зная, что, в конце концов, не кому другому, а именно тебе принимать окончательное решение.

К рассвету оно у Тимофея созрело. Твердое и бесповоротное.

Накипятив воды, исполнив утренние обязанности санитара для Стекольниковой и Ткаченко — было это необычно и стеснительно, — он вскрыл очередную коробку консервов. А сам мучительно искал первые фразы для предстоящего трудного разговора, понимая, насколько он будет нерадостным и полностью лежать только на его совести.

Тимофей начал с сообщения о том, что вечером в бору обнаружил давние охотничьи затеси.

— Куда они ведут, неизвестно. Идти по ним направо или налево, чтобы выбраться к какой-то дороге или тропе, я тоже не знаю. Хотя чутье мне подсказывает идти в направлении течения ручья. Может быть, затеси и вообще оборвутся, или приведут к открытому замерзшему болоту, где не отыщешь больше никаких помет, но все равно надо идти. И немедленно. Времени терять нельзя. Помощь с земли придет к нам вернее, чем с неба.

— Как идти? — тихо спросила Ткаченко. — Трое не могут.

— Пойдет один. Пойду я. Доберусь до ближайшего поселка и приведу людей.

— А если вы так и не доберетесь до жилья? — помолчав, снова спросила Ткаченко. — Если жилье очень далеко отсюда? Лучше уж всем вместе…

Она не закончила, но можно было понять: погибать, так всем вместе.

Виктор нервничал, вскакивал, снова садился.

— Нельзя нам разъединяться, никому нельзя уходить. Метель прекратится, и нас найдут с воздуха, проговорил он, потерянно глядя перед собой.

— Я все обдумал, предвидел и такую возможность, — ответил Тимофей. — Если вас с воздуха найдут прежде, чем я выйду к какому-либо поселку, это будет отлично! Обо мне тогда не тревожьтесь. Главное, выбраться вам. Но, я думаю, люди отсюда не за тысячи километров. И убежден, что приведу их сюда все-таки раньше, чем над вами появится самолет.

— Тогда и я должен пойти, — торопливо сказал Виктор. — У меня хватит сил.

— Сил у вас хватит, господин Сташек. Но вы должны остаться здесь. Когда стихнет метель, вы будете жечь сигнальный костер. И вы должны заботиться о тех, кто не может ходить.

— Тогда идти всем вместе!

— Господин Сташек, прошу вас отойти со мной в сторону, — поднимаясь, проговорил Тимофей.

Это было ужасно, он не мог себе представить, что Виктор при Стекольниковой и Ткаченко вступит в такой жестокий, эгоистичный спор.

В глазах Стекольниковой отразилась тоска безнадежности, она отвернулась. Ткаченко потребовала, чтобы разговор продолжался с ее участием.

— Или я настолько глупа, что от меня не услышать ни одного умного слова? Или я настолько баба, что мужской разговор при мне невозможен?

Тимофей тянул Виктора за руку.

— Мужской разговор, Ириночка, при вас и ведется. Разговор с глазу на глаз у нас с господином Сташеком как раз будет… — У него чуть не сорвалось слово «бабий». — Наш разговор будет… особый.

— Пани Ирена права, — сказал. Виктор, отталкивая Тимофея. — Нас постигло общее несчастье. Обсуждать создавшееся положение мы должны вместе. И при любом решении быть всем обязательно вместе.

— Взять с собой раненых товарищей, — трудно заговорил Тимофей, понимая, что Ткаченко и Стекольникова все уже угадали и таить от них теперь нечего, — взять их с собой — это не значит разделить с ними вместе несчастье. Это значит обречь их на большее несчастье. Унести троих на руках мы с вами, господин Сташек, не сможем. Волочить тяжело раненных людей за собой, словно бревна, по морозу, в метель, жестоко. Больше того, гибельно! Где и как придется нам ночевать? Идти мы будем крайне медленно. И неизвестно сколько. А поиск с воздуха окажется тогда и вовсе бесполезным! Здесь же вы, все оставшиеся, будете находиться в хорошем укрытии от непогоды. Нет, господин Сташек, вам со мною пойти нельзя, вы обязаны остаться: иного решения быть не может. С собой я не возьму ничего, кроме своего нагана. Тайга мне родная, она меня прокормит. Остальное оружие останется с вами, оно может пригодиться. В ельнике есть рябчики. Господин Сташек, вы умеете стрелять? А может быть, понадобится, чтобы подать сигнал. Зверей не бойтесь: к самолету они не приблизятся. Сейчас я разобью все ящики, чтобы было ясно, чем вы располагаете. И я пойду.

— Нет, Тимофей Павлович, — остановила Ткаченко. И Тимофей поразился твердости и безоговорочности сказанных ею слов. — Нет, вы пойдете вдвоем, как этого хочет пан Сташек.

Тимофей легонько дотронулся до ее плеча: «Понимаю» — и молча принялся разламывать ящики, выбрасывать из них какие-то незнакомые ему приборы, инструменты, коробки, банки с медикаментами.

— Смотрите, Ириночка, хорошенько смотрите. Есть здесь что-нибудь полезное?

Ткаченко показывала: разве только вот это…

Закончив свою работу, Тимофей немного повеселел. Глюкозы оказался небольшой, но все-таки запас. Он положил одну коробку себе в карман шинели: «Энзе — на крайний случай». Взял одеяло, сделал из него скатку через плечо.

— Если вас найдут раньше, чем я вернусь, товарищ военный врач, приказываю: не ждите меня ни минуты. Помните: раненые нуждаются в самой экстренной помощи. И вы тоже. Этим определяется все. Обо мне не думайте, свой долг я буду исполнять, как полагается, — сказал он, наклоняясь к Ткаченко. Прощаясь, долго держал ее руку в своей руке. У Ткаченко блеснули слезинки в глазах. — Ириночка, все будет хорошо!