Аркадий Гайдар - Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

– Одёжу, милай, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, – штаны-то вон новые, а все в дырьях.

– Пес с ними, с дырьями. Вот кокну офицера либо буржуя какого – и опять достану.

– Разве что… Да и то, милай, хорошего-то мало.

– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Дядя Силантий! – перескочил он. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… ей-богу… А то перёд маленько лопнул. Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется.

– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли?

– Нет, уж ты, право!.. Смотри… тут самая малость…

И, сунув Силантию свой сапог, Яшка куда-то поспешно скрылся.

– Ах ты лодырь… Провались он со своим сапогом… Думает, и взаправду чинить буду.

И Силантий даже отпихнул его ногой.

Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел довольно: «Крепко. Теперь еще хоть полгода носи». Потом иголку воткнул в затасканную шапчонку, а клубочек ниток сунул в карман.

Посмотрел на Яшкин сапог. «Вот непутевый! Бросил – и хоть бы что». Поднял сапог, рассмотрел. «Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнуло, – об гвоздь, должно быть. Теперь пойдет рваться». Он поглядел, раздумывая, на дырку. Потом обругал еще раз Яшку и принялся накладывать заплатку.

Партизаны осмелели. На дворе стало теплее, наступила мягкая южная весна. Заночевать можно было под каждым кустом. И партизаны начали делать частые набеги. То стражника обезоружат, то казака верхового снимут. То ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и мгновенно скроются.

Город был переполнен войсками. Но над ними не было твердого управления. Части разлагались. Только офицерские отряды представляли еще ценные боевые единицы.

Циркулировали всевозможные слухи, но точно никто ничего не знал. Где проходит линия фронта? Поговаривали, что где-то уже совсем близко. Чуть ли не возле Екатеринодара.

Однажды город был разбужен отголосками орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные, повскакали с постелей обыватели. Возникли самые чудовищные предположения. Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией где-то возле Туапсе зеленых.

Каждый день прибывали теперь с севера партии беженцев к последнему оплоту, последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, – Новороссийску.

Наступала агония.

Там, где кусты колючей ажины причудливо переплетались, из-за серого, поросшего мхом камня насторожившийся Яшка услыхал доносящийся издалека еще тихий, но ясный металлический звук: так-та… так-та…

– Подковы. Мать честная! Да неужели ж казаки? От волнения даже дыхание сперло.

Впереди, из-за поворота, по широкой дороге показалось человек пять-шесть всадников. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отхватывая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как он стремительно пронесся мимо них и скрылся за кустами, забираясь туда, где с главной частью отряда засел матрос.

Топот приближался. Партизаны зашевелились, принимая окончательное, наиболее удобное положение.

– Ребята, – предупредил Егор, – в последний раз говорю… Сдохнуть мне на этом месте, если не разобью башку тому, кто выстрелит без времени!

И ребята замерли, даже дыхания не слышно стало, потому что приникли их головы плотно к сыроватой, пахучей земле.

Конный дозор проехал близко, почти рядом, ничего не заметив.

Прошло несколько минут. Показался и весь отряд-человек около сорока пехоты. За ним тянулись экипажи, повозки, телеги. «Что бы это значило?» Сергей вопросительно взглянул на Егора.

– Беженцы в Сочи и к грузинам, – шепотом ответил тот.

Рядами проходили мимо солдаты. Впереди офицера не было, но зато возле повозок, из которых раздавался звонкий женский смех, на конях гарцевало целых три. Несколько мужчин в штатском, которым надоело, очевидно, сидение в экипажах, шли рядом разговаривая.

Молодая женщина, с развевающимся ярким шелковым шарфом, легко соскочила на ходу из шарабана, остановила одного из всадников и, взобравшись на седло, поехала, свесив ноги в одну сторону. До слуха Сергея донеслось несколько слов из оживленного разговора. Потом кто-то, проезжая мимо, мягким и красивым тенором запел модную в то время песню:

Вдруг, нарушив спокойную тишину, ударили выстрелы. Дикий, отчаянный визг смешался с перекатывающимся эхом.

Растерявшись, расстреливаемый в упор, отряд шарахнулся назад, но, встреченный огнем Егоровой засады, заметался, кидаясь в стороны от дороги. Некоторые пробовали было отстреливаться. Но они стояли на открытой дороге и, не выдержав, через несколько минут бросились по кустам, преследуемые партизанами.

Яшка сразу напоролся на офицера, который, прислонившись к какой-то повозке, садил пулю за пулей в их сторону.

– Брось, гадюга! – крикнул он, но в ту же секунду ему раздробило в щепки винтовку, а офицер отпрыгнул в сторону.

– Тебя-то мне, голубчик, и нужно! – процедил откуда-то подвернувшийся Егор. И со всего размаха хватил офицера по голове прикладом.

Разгоряченные партизаны носились, как черти. Яшка орудовал новой, подобранной винтовкой.

Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел его полоснуть из нагана. Пожалел патрона, сбил его ударом кулака на землю, и тот валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегавших.

Егор заметил что-то мелькнувшее в стороне, закричал, кинувшись в кусты:

– Стой, стой, стервы!.. Не хотите?.. А!..

И он, не целясь, с руки выстрелил в убегающих; промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидел никого, повернул направо, сделал несколько шагов и столкнулся лицом к лицу с двумя женщинами.

Одна – высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на него широко открытыми темными глазами, и в этих глазах застыл безграничный ужас. Другая – еще моложе, белокурая, тоненькая – застыла, не соображая ничего, рукою ухватившись за одну из ветвей.

Несколько мгновений простояли молча.

– Аа, – проговорил Егор. – Так вот вы где… Убежать хотели? Офицеровы жены, что ли?

Женщины молчали.

– Я спрашиваю – офицеровы? – повторил Егор, повышая голос.

– Да, – беззвучно прошептала одна.

– Нет, – одновременно ответила другая.

– И да и нет, – усмехнулся Егор. И крикнул вдруг громко и бешено: – Буржуазия!.. Белая кость! Думаете, что раз бабы, так управы нет! Сукины дочери!..

Выхватив обойму, он стал закладывать ее в магазинную коробку.

– Большевик… – с отчаянием и мольбой прошептала высокая женщина. – Большевик… товарищ… пожалейте…