Аркадий Гайдар - Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

– Сдохнете, потом пожалею. – И, жестоко усмехнувшись, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, как тоненькая впилась взглядом в винтовку, вскрикнула и задергалась в истерике.

– Оставь, Егор! – проговорил, подходя сзади, матрос.

– Пошел ты к черту! – злобно изругался Егор.

– Оставь! – хмуро и твердо повторил матрос. – Будет на сегодня.

Егор посмотрел на него с насмешкой и презрением:

– Эх, ты!..

И отошел в сторону.

Победа была полная. Два офицера и человек пятнадцать солдат остались на земле. Человек около десяти – те, которые сразу побросали винтовки, – были захвачены в плен. Среди них непостижимым образом остались в живых двое штатских. Хотели было пристрелить и их, но кто-то предложил:

– Черт с ними! Пущай расскажут, как с ихним братом! А то и знать-то другие не будут.

Надо было торопиться. С захваченных поснимали шинели и отобрали патроны.

– Ну, стервецы, – подошел Егор к кучке пленников. – Пострелять бы вас, как собак, надобно. Против кого идете? Против своего брата рабочего, против мужика. Адмиралы вам нужны да генералы, каиново племя… валяйте к ним опять, когда хотите. А вы… – И Егор с ненавистью взглянул на штатских. – Вы, господа хорошие, и вы, мадамы! По заграницам, должно, разъедетесь… больше вам деваться некуда. Так смотрите! Чтобы навек сами помнили и другим рассказать не позабыли… Вот, мол, как нас в России… – Он остановился гневно и добавил, переводя дух – Ну, а теперь убирайтесь к черту! Да бегом, а кто отставать будет, вдогонку в спину получит.

– Товарищи! А не постреляете? – робко и недоверчиво переспросил кто-то из пленников.

– Постреляем, если глаза мозолить будете! – крикнул матрос– Ну, раз… два… три! Да живо, сволочи, во всю прыть!

И когда те кучею понеслись, толкаясь и обгоняя друг друга, приказал:

– А ну, поддайте им жару, ребята! Дай несколько раз поверху… Вот так… Ишь, припустились.

Винтовки, повозки, ящики свалили в одну кучу. Обложили сеном из тарантасов и подожгли – чтобы не достались никому. Костер заполыхал, затрещал сухим деревом, взметываясь в небо.

– Хвейверк, – сказал кто-то.

– Люминация… Как в царский день.

– Эк, наяривает! Должно, в городе видно.

– И город бы надо со всех четырех концов.

– Зачем город? Наш скоро будет, – говорил матрос-Даешь теперь в горы, ребята! Собирайся живей! Скоро отряды примчатся и пешие и конные. Гоняться будут со злости и день и ночь… Пускай гоняются… Ведь напоследок.

Взорванный под Екатеринодаром мост ненадолго задержал наступление красных. Их части осмелели настолько, что на следующий же день всего один батальон, переправившись ночью, высадился на другом берегу и закрепился на нем, несмотря на то что двум лучшим дивизиям белых поручено было охранять переправу через разлившуюся Кубань.

Больше укрепленных позиций и рубежей не было. Оставалось последнее: выиграть насколько возможно больше времени, чтобы успеть погрузиться на иностранные суда и переправиться в Крым, в котором прочно засел Врангель.

А полк двигался все дальше. Каждый день приносил что-нибудь новое. На пленных перестали злиться, перестали интересоваться ими – слишком их было много.

Гораздо больше привлекало всех захватываемое партиями и вагонами снаряжение, имущество и обмундирование. Красноармейцы защеголяли в зеленых шинелях, во френчах с медными пуговицами и английским гербом. Затопали новенькими ботинками на подковах. Пополнели подозрительно солдатские мешки.

– Эй, ребята, – предупреждал Владимир, – смотрите, замечу у кого что лишнее, взгрею по чем попало.

– Эх, сукин сын! – завидовал кто-то. – Да ты, Охрименко, сам того не стоишь, сколько сапоги-то эти… Мать честная… с раструбами, по французской моде.

Много всякого добра оставляли по пути белые. Тупики, запасные и главные пути были совершенно забиты вагонами. Маневрировать не стало никакой возможности. Целые отряды занимались тем, что сваливали их десятками под откос, расчищая пути.

Белые отступали после очень коротких боев.

Только один раз нашим друзьям пришлось попасть в неожиданную переделку.

Как раз в тот день, когда не было у них ни стычки, ни даже перестрелки, после большого дневного перехода остановился полк в казачьем поселке. Утомленные части крепко заснули. Утром, едва забрезжил рассвет, все повскакали, разбуженные выстрелами. Еле-еле успели выбежать и собраться кучками, как казаки уже ворвались в поселок.

Красноармейцы не растерялись. Из-за заборов, из калиток и из-за углов – со всех сторон посыпались выстрелы на прорвавшегося противника.

– Сдавай оружие!.. – кричали по старой памяти казаки.

– Сдавай сам, когда хочешь! – отвечали красноармейцы.

А пулеметчики и того лучше. Выкатили на крыльцо «максима» – и, не глядя ни на что, давай садить прямо вдоль заборов.

Это была одна из последних безумных попыток одной из наиболее стойких частей вырвать инициативу, взять ее в свои руки. Увы! Прошли для донцов и кубанцев те золотые времена, когда десяток конных мог нагонять панику на целые батальоны. Казаки пошли наутек.

– На арапа думали!

– Нет, брат, шалишь… Теперь ученые.

Пулеметчик гордо доказывал, наполняя жидкостью кожух:

– Нет, брат, у казака врага больше, как «максимка».

Разгоряченный «максим» жадно пил холодную воду. «По-хо-д!.. По-хо-д!..» – переливчато трубил сигналист.

Разбегались на места.

– Эх! – с сожалением говорил кто-то. – Жаль, товарищ командир, иттить скоро будет больше некуда.

– Найдем, – отвечал Владимир, – найдем, друг! По всему свету белых-то, ох, как много!

– Чтой-то ты разохотился, Кержаков? – усмехнулся кто-то. – Ты ведь ровно как в прошлом году домой винта нарезывал.

– Прошлый год в счет не идет, – отвечал тот, немного смущенный. – Прошлый год за кем греха не было? Тоже некоторые, чуть што, винтовки бросали, – добродушно подкольнул он.

– А что, взводный, сахару давно не давали? – подошел какой-то бородач к Николаю.

Все захохотали.

– Кто про почет, а Митрофанов все про хлеб да сахар!

– Становись!.. – раскатывается по теплому воздуху привычный клич. – А ну там, шестая, не копаться!

На море у города корабли Антанты дымили трубами, ревели сиренами, ярко сверкали огнями. Дни и ночи работали, забирая накипь и гниль страны.

Толпились люди. Бесконечными вереницами, как потоки мутной, бурливой воды, вливались в обширные трюмы. Вздыхали облегченно под защитой молчаливых пушек. Бросали напоследок взгляды, полные бессильной злобы, страха и тоски.

Стояли капитаны на рубках. Глядели с высоты своего величия на встревоженных и мечущихся, оставляющих свою страну людей. На десятки тысяч хорошо вооруженных солдат, покидающих поля сражений. На хаос, на панику, на бессильную ненависть побежденных.