Лев Кассиль - Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики

– Грешишь, тамада, – говорит он все-таки, – с жиру бесишься. Да тебя ж по всей Волге знают!

– Э, что там знают! – отмахивается Антон и выбирает арбуз.

С арбузом под мышкой он возвращается обратно. Забирается опять на тумбу, вынимает складной нож. Шлепает холодный шар. Щелкает пальцем. Арбуз отзывается добрым звоном. Он спел, налит соками. Антон сжимает его, поднося к уху. Слышится легкий хруст. Пристроив арбуз на колени, Антон старательно выцарапывает на гладкой корке: Антон Кандидов. Он подходит к фонарю, любуется на свою работу и, размахнувшись, швыряет арбуз в Волгу.

– Плыви, друг, на низ! Пускай знают – есть, мол, на Среднем плесе такой Антон Кандидов… существует.

– Тамада, не балуй! – говорит водолив, привыкший к чудачествам Антона. – Что ты в конце концов мальчика строишь!

Великолепный бас профундо большого парохода… Гудок повис над рекой и заглох потом, как будто взяли аккорд на органе.

– Низовой почтовый подходит, – говорит водолив.

Антон не спрашивает, какой пароход идет снизу. Это его пароход. Сегодня проходит «Лермонтов», тот самый, на мостик которого он взбегал ночью восемнадцатого года с наганами в каждой руке. А теперь этот пароход ходит от Нижнего до Астрахани, ходит нарядный, везет веселых пассажиров. И никто из них не знает, что на маленькой пристани ждет грузчик Антон Кандидов, красный волгарь, завоеватель парохода.

Уже видны отличительные огни – изумрудно-зеленый и раскаленно-красный. Сотрясая звездные миры, пароход дает подходный. Гудок медленно оседает, и окрестности долго истолковывают его так и этак.

Вот уже дали свет на верхней палубе. Пароход подваливает – огромный, ослепительный, он начисто заслоняет собой ночь. Колеса работают то вперед, то назад. Борта пристани и парохода сближаются. Между бортами клокочет, всплескивает бестолочь воды. Скрипят кранцы. И все на пристани приосанилось, преобразилось. Темнота сбежала и стоит за мостками на берегу. И водолив уже не вялый непроспавшийся дед, а расторопный заведующий пристанью.

Старпом, блестя пуговицами, сбегает на пристань:

– Выгрузка сорок восемь мест. Есть что грузить?

У касс толпятся пассажиры. Начинается посадка. Гремя чайниками, волоча по трапу тяжелые мешки, пассажиры перебираются на пароход.

Застенчивый человек в легком подпитии провожает дочку. Девочке лет тринадцать. На ней пуховый платок, завязанный крест-накрест на спине. Девочка ушла на пароход, а отец все втолковывает ей, перегибаясь через перила:

– Так ты, Нюша, маме твоей и передашь – хорошо, мол, устроился, слава богу, и приглашает опять, мол, к себе. Поняла?

– Поняла… – ворчливо отвечает Нюша.

– Не забудешь?

– Да не забуду же!..

– И не пьет, скажи, в рот не берет, ни боже мой! Сегодня не в счет… Гостинец не потеряла?

– Давай, давай на погрузку, – раздается с мостка женский голос, глубокий и низкий. – Поживей там на пристани. Хочу в Вольск вовремя прийти.

На пристань сходит с парохода маленькая коренастая женщина в форменном кителе и фуражке.

– Кандидов есть?

– Есть, товарищ капитан.

Подбегает Антон.

– Здорово, тамада! А ну, давай по-кандидовски, раз-два…

– По-о-озволь! – кричит Кандидов.

Скрипят мостки. Идет погрузка. Ритмически прыскает помпа на пароходе.

– А я тебе книжки сменить привезла. Успеваешь? – говорит капитан подбегающему Кандидову. – Прочитал?

– Ясное дело… По-о-о-зволь!

– Ваня, дай ему книжки! У меня там отложены, – кричит наверх энергичная водительница «Лермонтова».

Муж капитанши, учитель в пенсне, проводящий на пароходе каникулы, приносит книжки.

– Вот списочек, – кричит Антон, пробегая с кладью на спине. – По-о-озволь!..

– Нюша, – не унимается провожающий, – ты где?.. Граждане, извиняюсь, там девочка такая едет, Нюша. Позовите ее…

Хмурая Нюша выходит на нижнюю палубу парохода.

– Нюша, ты не забудешь? Ты скажи – папа на низ работать нанялся. Насчет одежи, обуви пусть не сомневается.

Третий гудок и два коротких отрывистых, чтобы скинули чалки.

– Тих-ай!

Шипит пар. Под кожухом пришли в движение большие многолопастные колеса.

– Тамада, поступай ко мне помощником по грузовой части! – кричит с мостка веселая капитанша. – Судно тебе известное.

Черный раскол встает между пристанью и пароходом. За колесом пошла вода. Белая пена, завиваясь кругами, закипела позади.

– Нюша, ты так, стало быть, и скажи – папа прокормит, мол, скажи.

– Да ну тебя, уже сто раз сказал! – буркнула девочка с парохода.

– Вот, – закричал в ночь провожающий, – а если она, мама твоя, значит, не согласна… тогда скажи… папа говорит… – И он заплакал.

Пароход унес в ночь свои огни и шумы. И тотчас ночь заняла свое место у пристани, вернула тишину, утихомирила воду, пролегла черными мерцающими далями.

Кандидов сбросил рукавицы и скинул потник. Он собрал книги и пошел спать.

У берега качнулась, заплюхала об воду лодка, подошли и побежали вдоль берега валы от разворачивающегося «Лермонтова».

Пока дошли до Горького, Карасик успел близко сойтись с ребятами из Гидраэра. С Баграшом и Фомой он сблизился очень быстро. Как-то на стоянке у Мурома Баграш разговорился, и Карасик узнал, что водитель глиссера был когда-то одним из первых русских летчиков.

– Летали мы на этажерках тогда. Форменные этажерки, – говорил Баграш. – Летишь на такой ширмочке. Ветер треплет матерчатую перепонку на деревянных ребрышках, а между собственными ногами землю видишь. Летишь себе, машина козыряет, валится, руками за стойки хватаешься, а на земле инструктор отвернулся, руками за голову хватается и спрашивает у окружающих: «Ну, как? Гробанулся уже или падает еще?» А нос это у меня в 1919 году на Западном фронте. Совсем я еще тогда был мальчишкой. Перебило мне пулей бензинопровод. До своих я кое-как дотянул, а у земли мотор отказал. Я и вмазал в канаву. За боевую операцию – орден, а за капот – вот это украшение на всю жизнь. И после этого… стал как-то летать не совсем точно, не то, что вылетался, но так как-то уверенность ушла. – Он угрюмо отвернулся. – Ну, глиссер тоже дела отличное. На торпедных катерах не приходилось вам? Тоже ведь принцип глиссера.

– А в воздух не тянет? – спросил Карасик, в котором любопытство журналиста пересилило деликатность.

– Смешно спрашивать! – сказал Баграш и отошел в сторону.

От Фомы Карасик узнал, что хотя Баграш замечательный знаток глиссеров и все свои силы, все свое время, все свои знания отдал им, но об авиации говорить с ним не надо. Это его больное место.

– Вылетался старик и страдает.

– Какой же он старик? – удивился Карасик. – Ему и тридцати пяти еще нет, верно…

– Мало что, – сказал Фома.