Лев Кассиль - Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики

Антон проходил мимо будки телефонного автомата. Он услышал знакомый лягушечий голос:

– Проигрыш… Про-и-гр-ы-ы-ш объясняется позорным поведением небезызвестного Кандидова, чье чемпионское чванство…

Антон узнал через стекло затылок Димочки. Он яростно потряс рукой будку, едва не повалил ее. Димочка испуганно оглянулся.

– Ах, это вы?.. – пробормотал он, перетрусив, но тут же попытался снагличать: – А, поздравляю «сухого» вратаря с подмоченной репутацией, сик транзит глория мунди… [8]Ничего, Антоша! Пойдем вспрыснем окончательно.

Но Кандидов, с омерзением посмотрев на него, вдруг устремился к воротам. Там со своим портфелем шагал Токарцев.

– Ардальон Гаврилович! – закричал Антон и вдруг тихим извиняющимся голосом спросил: – Как Карасик?

– Как же это вы, милый человек, дружка-то своего припечатали? Ай-я-яй!..

– А как он, Ардальон Гаврилович? Опасно?

– Да, надлом ребра, – сердито отвечал Токарцев. – Грудная клетка слегка помята. Могло быть плачевнее, доктор говорит.

– Ардальон Гаврилович, верьте слову, не было коробочки, – заговорил Антон, и голос его расщепился. – Я ни сном, ни духом… Сам не понимаю, как эта петрушка случилась. Я выбежал, а тут…

Он в отчаянии развел руками. Руки его бессильно опустились.

Профессор пристально поглядел на Антона:

– Вы сейчас куда?

– Да так, никуда…

– Ну, значит, нам по дороге. Я машину отпустил, Пройтись хотел. Пошли.

Дима вернулся в будку. Снова соединился с редакцией:

– Алло, нас разъединили.

– Да, телефон пошаливает.

Антон с профессором шли по Москве.

– А верно же, они хорошо играли? – спросил Токарцев.

– Молодцы, дьяволы! – сказал искренне Антон. Ему хотелось обо всем рассказать этому почтенному человеку.

– Вы понимаете, в чем штука-то, Ардальон Гаврилович? Как вот они забили мне…

– Ну, забили, и всё. Должны же забить когда-нибудь. На то и футбол. Голкиперу вредно философствовать, бросьте!

– Нет, иногда стоит. Да… Я бы на башку свою спорил, что Фома ударит, Русёлкин. Ведь у него положение было какое! Место отличное, лучше не надо. И мяч как раз под правую ногу вышел. Только шутовать, а он взял да в самую последнюю секунду, когда я уже рывок дал, прыг через мяч, пас назад под себя. Я сразу мяч из глаз и выпустил. А там Бухвостов с ходу – раз! – и в угол, Я уж не дотянулся… Это я не знаю. Спасовать другому… Отдать свой верный мяч! Вы знаете, что это стоит форварду? Это просто, верьте слову, ни в одной команде бы не сделали. Они всю мою систему вверх тормашками. Это вот меня и доканало.

– Но вы там тоже засветили головой очень эффектно, – желая утешить, сказал Токарцев. – Я, кстати, не совсем понял, почему не засчитали.

– Говорят, офсайд: я был вне игры. Вот Женька правду говорил – это самое трезвое правило. Вся игральная мудрость футбола в этом параграфе сидит. Примерно так: зарвался вперед игрок без мяча… С мячом-то можно: иди, пробейся, у противника отыграй. Но не вылазь вперед, на даровщинку, налегке. Не жди там, если ты за линию мяча зашел. Ты уже у ворот, кажется; и противников нет, и мяч тебе сзади дают свои. Товарищам-то он в поту дался, а ты вали на всем готовеньком. Стоп! Свисток. Офсайд. Ты не можешь бить, нет у тебя права, ты вне игры… Это трудно так объяснить.

– Нет, это мудро, – сказал Токарцев, – хитро придумано.

Они шли уже по Садово-Триумфальной. Токарцев взглянул на часы и заторопился.

– Ну, мне пора, – сказал он.

– Всем вот пора, а мне и спешить некуда. Вот петрушка! Живу я, Ардальон Гаврилович, вроде в офсайде. За линию зашел. Вылез к чужим воротам. Толкусь на готовеньком. Числюсь только на работе, а ведь на деле ни шиша… Сами знаете. Да нет! – воскликнул он, заметив протестующее движение Токарцева. – Я не прибедняюсь, кипер-то я в полном смысле мировой. Таких, пожалуй, и не было до меня. Один голешник – это не в счет. Да ведь все-таки это игрушка, дела-то всерьез настоящего нет.

– Ну, если так рассуждать, мой милый, то и искусство…

– Вы меня не ловите, Ардальон Гаврилович. Вы не думайте, что я вот говорю так, ничего не понимаю. Я читал порядочно. Кипер-то классный, может быть, и у фашистов какой-нибудь выскочит. Я вот видел Планичку, немногим уж мне уступает. А вот, чтобы такое дело было, как у Баграша, у Фомы белобрысого, это вот совсем новый, иной разговор. Это наш особенный манер. Таких еще не было. Тут игра какое дело делает. На поле они выходят как бригада, а на производстве – команда. Одно к одному. А я вот, понимаете, уж не в самой точке. Вот как-то Карасик говорил: страна не прощает человеку неоправданных надежд. Раз обманувшись – возненавидит… Завидую я ребятам. Можете поверить? Ну вот завидую, и все! Вот постовому и то. Он свое место держит, у него пост имеется. Вот заступил, потом его сменят, спать пойдет. Завтра встанет, сапоги начистит, блеск, выправка, держись правой стороны… А мне каждое утро просыпаться страшно. Ни к чему как-то. И людей своих около нет. Настоящего слова не услышишь. Все ахи да охи, вратарь эпохи… А верной руки никто не протянет. Все руки аплодисментами заняты. Хлопают…

Ему было очень нужно так говорить о себе. Он мог бы целую ночь разговаривать вот так. Это давно уже накипело, а теперь прорвалось.

– Ну, всего вам, Ардальон Гаврилович, – сказал он грустно.

Одинокий и бесславный, брел Антон по Москве. Милиционер Снежков стоял у знакомой витрины путешествий. Антон бесшумно подошел. Но и это окно потускнело. Бюро, очевидно, переезжало в другое помещение. Загаженные мухами, поблекли, покоробились плакаты, пожухли краски. Зигзагообразная трещина прошла по стеклу. Опрокинутый табурет валялся в витрине. На сгибах плакатов лежал толстый слой пыли. Скучно было в этом литографированном мире, и сдохшие мухи запутались в паутине у мутного стекла.

– Здоруво, постовой! – сказал Антон.

– Здравствуйте, товарищ Кандидов! – встрепенулся милиционер. – Извиняюсь, не признал спервоначалу. Гуляете?

– Гуляю.

Милиционер застенчиво хмыкнул:

– Да, вот и вам вышло пропустить. А сильная игрушка была, жестокая, как вас это… как вы покинули, значит, так ваши и припухли.

Минуту оба разглядывали плакаты.

– Смутрите? – спросил Кандидов сочувственно.

– Да, я тут недавно поставлен. Вот гляжу со скуки, размышляю по ночным обстоятельствам. Много, я говорю, красоты имеется на свете. Домища какие, гляди. Вот пальмы в жаркой природе. Субтропики, Интересно нарисовано. Отправление пароходов. Пассажиры-путешественники. Большое движение всюду наблюдается. Поглядеть бы, я говорю, как там заграничная жизнь происходит.

– Я глядел, нагляделся, – сказал Антон. – Это на картинках красиво выходит, а на деле петрушка.

– Скажите, пожалуйста! – сделал озабоченное лицо милиционер. – Кризис, что ли?