Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

В три часа четвертого сентября мы построились против дома ТООГПУ в походном порядке: знамя в чехле, на боках баклажки, в строю санитары. Провожала нас целая колонна наших друзей.

После небольшого митинга на пристани провожающие разошлись, а мы стали ждать теплохода. «Армения» пришла только в девять часов вечера.

По причине бури уже шесть дней не заходили в Сочи теплоходы, и поэтому пассажиров собралось на пристани сверх всякой меры. Перед деревянным помостом, выдвинутым в море, стоит не меньше пятисот человек, все больше туристы, но есть и женщины с ребятами. У каждого не только мешок, но еще и чемодан и какая-нибудь бутылка. «Армения» стоит в двух километрах, блестит и играет огнями, а между нами и «Арменией» болтается по морю широкая нескладная лодка, которую тащит на веревке моторный катерок. В лодку можно посадить не больше сорока человек. Публика начинает давить друг друга еще за час до прибытия парохода, а когда он подошел и остановился на рейде, то из публики уже выматывались последние внутренности и взаимные любезности дошли до последней степени совершенства.

Капитан порта приказал в первую очередь «грузить» коммунаров. Первой лодкой отправили девочек, но когда стали выводить на помост четвертый взвод, публика не выдержала давления сзади, запищала, застонала, закричала, заругалась. Какая-то компактная группа туристов, раздавив несколько детей, вылезла на помост и потребовала от капитана объяснений: «почему эти беспризорные в первую очередь?» Мы возвратили четвертый взвод на берег и стали ожидать выяснения конъюнктуры. На помосте крики и ругань.

Спор был разрешен неожиданным образом. Наши музыканты, потеряв терпение, взяли трубы и обрушили на головы туристов… звуки туша. Раз, другой… остановились, прислушались, третий. Капитан порта смеется в лицо туристам, а туристы уходят с помоста. Четвертый взвод пробегает к лодке.

Вот мы и на «Армении». Никаких мест нет, и нам предоставляют кормовую палубу. Тем лучше. Клюшнев разделил ее на пять частей, получилось довольно просторно, еще и проходы останутся.

На краю палубы наши часовые от первого взвода, а снизу на них поглядывают те же туристы.

Зашумели винты, поехали.

После полуторасуточного самого счастливого плавания, наполненного солнцем, пением моря, дельфинами, новыми людьми, мы в Одессе. Нас встречают: оркестр пограничников, комсомольцы, чекисты и между ними такое приятное видение: Крейцер смеется в лицо нашему строю на палубе и салютует нашему знамени. После приветствий и парада мы окружили Крейцера.

– Как дела в коммуне?

– Да что дела? – щурится Крейцер на солнце. – Без вас там дела нет, а ехать вам некуда, что вы будете делать, а?

– Все равно поедем, а здесь что делать?

– Да и я так думаю, вот я еду в Харьков. А и завод же у вас будет, ай и завод… Станки какие, поломайте только мне…

А мы ломали? Что говорить?

– Ну, ну, это я так…

Дидоренко отвоевал для нашей стоянки какой-то физкультурный зал. В Одессе коммунары прожили девять дней. Обедали в кооперативной столовой. Целый день у коммунаров заполнен маршами и экскурсиями, а по вечерам разговоры только об одном – о коммуне. Из коммуны по-прежнему сообщали, что ехать некуда, что нет ни спален, ни столовой, ни кухни, ни классов, ни мастерских.

Коммунарские собрания собирались бурные и нетерпеливые. Доходили до разговоров неприличных:

– Нечего ждать разрешения Правления. Заказывайте вагоны и едем, чем тут валяться, лучше там валяться…

– Нам сейчас нужно быть в коммуне. Что мы за коммунары, почему мы здесь сидим, когда там прорыв на прорыве?

– Вот возьмем и разбалуемся в Одессе, – шутит Похожай, – что вы тогда будете говорить? Как ту не разбаловаться? Делать нечего, смотреть нечего, гулять надоело, ой, и надоело же, если бы вы знали…

Коммунары угрожали развалом коллектива и другими страхами. Но стоило трубачу заиграть «общий сбор», они быстро и по-прежнему ловко выбегают на улицу и строятся для очередного похода. По улицам проходят с прежним строевым лоском, но ни приветствия, ни тысячные толпы, идущие за коммуной по тротуарам, уже не занимают их и не радуют.

Вечером то же самое:

– Вот увидите, пешком будем расходиться в коммуну.

Наконец 14 сентября получили распоряжение Правления:

– Коммуне выезжать в Харьков.

Закричали «ура», подбросили вверх потемневшие тюбетейки и бросились к корзинкам складываться. Маршрутники побежали на вокзал.

Поезд с коммунарами прибыл в Харьков 16 сентября в одиннадцать часов утра. На перроне вокзала собралось все Правление во главе с председателем, и пока поезд останавливался, коммунары уже пожимали руки чекистам, перевесившись через окна.

Через полминуты они уже выстраивались на перроне, имея на правом фланге оркестр и знамя.

– К рапорту смирно!

Дежурный командир Васька Камардинов отдал рапорт председателю Правления:

– Коммуна имени Дзержинского прибыла с похода благополучно, коммунаров строю сто пятьдесят один, больных нет, коммунары приветствуют свое Правление и уверены, что они с новыми силами пойдут на новую работу и закончат ее с победой.

Председатель Правления сказал коммунарам:

– Правление поздравляет вас с возвращением. Коммунары, в строительстве коммуны прорыв, вам даже остановиться негде, но Правление знает, что вы быстро приведете коммуну в порядок, своевременно окончите строительство, пустите завод и приступите к выполнению нового промфинплана вместе с новыми товарищами, которых вы примете в свой состав.

Я глянул в лицо нашего строя. Старшие немного суровы, пацаны же, как всегда, радостны и улыбаются – для пацанов нет ничего невозможного на свете: завод пустить? Отчего не пустить? Они пустят…

Через два часа коммунары с развернутым знаменем подошли к коммуне. Уже издали мы видели новые корпуса, вытянувшиеся в одну линию с нашим главным. Они еще в лесах и со всех сторон обставлены бараками и сараями. Впереди, у самой дороги, вытянулась темная гряда – это встречают коммуну строители, наши рабочие и служащие. Соломон Борисович в том же пиджаке стоит впереди, а вокруг него незнакомая нам группа людей – мы догадываемся, что это инженеры. И Соломон Борисович и инженеры держат «под козырек», только Соломон Борисович подчеркнуто лихо и высоко, а инженеры неловко и неуверенно.

Колонна остановилась. Никто нас не приветствовал, и мы ни к кому не обращались с речами. Для того чтобы дать дорогу знамени, толпа расступилась, и мы увидели, что вся площадь перед всеми тремя корпусами завалена мусором, ящиками, бочонками, изрыта ямами и колеями грузовиков; от наших клумб и следа не осталось. Прямо в глаза нашему строю глядят парадные двери и окна фасада, забрызганные известью и обставленные какими-то примостками, распахнутые настежь и искалеченные.