Владимир Петров - Польский пароль

К счастью, выручил обер-лейтенант, сопровождавший в поездке Ларенца. Неподалеку на этом же холме, за кустами орешника, он разглядел причудливую радиоантенну и предложил:

— А не пройти ли нам на радиостанцию, господин штандартенфюрер? Я ведь по специальности связист и вижу, что там расположена одна из наших новинок: дециметровая радиостанция направленного действия. Она наверняка держит связь с центром.

Так оно и оказалось. Это была станция, входящая в радиосеть коменданта Берлина и ставки оберкомандовермахт. Делать было нечего, и, немного подумав, Ларенц решительно приказал дежурному радисту:

— Соедините со ставкой! Пригласите к микрофону адъютанта фюрера по войскам СС штурмбанфюрера Гюнше. Для срочного сообщения.

Это был последний шанс, и следовало рискнуть, попробовать использовать его. Дело в том, что Отто Гюнше, как и обергруппенфюрер Фегелейн — уполномоченный по СС при ставке фюрера, были давними приятелями Ларенца. Когда-то все трое входили в состав первых десяток СС, не раз плечом к плечу ходили на рискованные операции, а потом до утра сидели в какой-нибудь пивной и, выбивая пробки из зеленоватых бутылок «рейнвейна», горланили любимую «Призыв раздался, подобный грому».

Они давненько не виделись, война разбросала их и бескомпромиссно предопределила каждому свое. Честно говоря, Ларенц недолюбливал прыщавого заносчивого Гюнше, считал его лжецом и лизоблюдом, но… времена теперь были не те, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

Как важно, чтобы Гюнше сейчас оказался на месте! Надо его упросить, уломать во что бы то ни стало!

В динамике раздался щелчок, шорох и затем четкий металлический голос:

— Здесь штурмбанфюрер Гюнше! Я слушаю.

Ларенц взял микрофон из рук радиста, сдерживая волнение, сказал:

— Говорит штандартенфюрер Ларенц. Приветствую тебя, дружище Отто! Как ты там кукарекаешь? — Друзья когда-то прозвали Гюнше «петухом» за его пристрастие к девочкам, которых сам он игриво называл «курочками». — Я нахожусь возле аэропорта Иоганнисталь, у фельдкомендатуры. Только что прибыл с фронта, и, как видишь, первым делом захотел услыхать твой голос. Как идут дела, дорогой?

Радист переключил рацию на прием. Ларенц в ожидании ответа усмехнулся, похвалил самого себя: быстро интуитивно сориентировался, взял верный тон разговора. Гюнше всегда слыл бодрячком и о делах говорил только иронично, пренебрежительно. Просительность, уничижение в беседе с ним противопоказаны.

— Здравствуй, милый Макс! Откуда ты свалился, черт побери? — раздался наконец удивленный голос из динамика. — Мы тебя недавно вспоминали с Фрицем (это Фегелейн, отметил Ларенц). Зачем тебя занесло сюда? И вообще, говори дело, мне, к сожалению, очень некогда.

— Главное дело — увидеть тебя, Отто. Соскучился. Ладно, шучу! Слушай, пришли-ка мне сюда срочно машину с особым пропуском. А то я торчу здесь, потому что никак не могу связаться с нашей конторой. Учти, Отто, отказывать старым друзьям нельзя. Жду машину.

— Жди. Высылаю, — коротко буркнул динамик.

Ларенц облегченно вздохнул.

Отправив обратно броневик, штандартенфюрер долго стоял на холме, разглядывая раскинувшийся в долине огромный задымленный Берлин. Даже отсюда, издали, хорошо были видны руины — целые кварталы лежали в бесформенных развалинах, кое-где торчали обугленные остовы некогда многоэтажных домов добротной каменной кладки, еще недавно олицетворявших мощь и величие «тысячелетнего рейха». Черные провалы выбитых окон, ломаные очертания руин, дымное, низко упавшее небо и гнетущая, какая-то кладбищенская тишина… «Мертвый город», — с грустью подумал Ларенц, представив, как нелегко будет пробираться на автомобиле в центр среди этих сплошных осыпей кирпича, бетона и щебня.

Он вспомнил, как десять лет назад, в начале июля тридцать пятого года, они возвращались победителями из Мюнхена: два транспортных «юнкерса» приземлились тогда на этом аэродроме.

Молодые, крепкие, бесшабашные, в новенькой эсэсовской форме («черные парни в белых рубашках и черных галстуках») — «овчарки фюрера», как со страхом их тогда называли враги, и они гордились этим прозвищем.

Они выскакивали на зеленое летное поле и, радуясь солнцу, жизни, радуясь победе, ошалело налили в воздух из парабеллумов. Они имели на это полное право, потому что два дня назад, в ночь на 30 июня, во главе с фюрером раздавили под Мюнхеном зловонное гнездо предателей-педерастов из бывших штурмовиков. В борделях Мюнхена и по окрестностям они выловили около двухсот «паршивых ремовцев» и всех сразу поставили к стенке: ведь эти подонки, как сказал фюрер, готовили заговор против него. Брали прямо в постелях, тепленькими, иных с девочками-такси, иных, как главаря капитана Рема и его начштаба Хейнеса, вместе с их накрашенными мальчиками. Хмельная, разудалая была эта «ночь длинных ножей»!..

Макс Ларенц и Гюнше находились среди «ударной группы» молодых эсэсовцев, которые на рассвете вместе с фюрером прибыли в городок Бад-Висзее (в часе езды от Мюнхена) и сразу же ворвались в отель «Гензльбауэр», где мертвецким сном дрыхли после попойки главари мятежных штурмовиков. Фюрер сдернул Рема с постели на пол и в ярости плюнул ему в лицо.

Ларенц, пожалуй, допустил потом, на другой день, очень грубую ошибку, высказав в кругу товарищей-эсэсовцев недоумение по поводу реальности «ремовского путча»: ведь все они, как оказалось, пьянствовали, а затем просто дрыхли в эту ночь. Он и сейчас жалеет о сказанном: наверняка кто-то из друзей донес начальству о его сомнениях, может быть, тот же Отто Гюнше. Не случайно Ларенца долго потом держали на рядовых должностях, и только война позволила ему более или менее выдвинуться вперед. А ведь мог бы сейчас носить в петлице золотые генеральские листья, как многие его товарищи — ветераны СС. Как, например, тот же Фриц Фегелейн, обергруппенфюрер СС.

Непростительно-обидны грехи молодости, что поделаешь…

Машина — черный бронированный «мерседес-бенц» — прибыла через час. За рулем сидел угрюмый плечистый шарфюрер, который за всю дорогу не вымолвил ни слова, только беспрерывно чадил дешевыми солдатскими эрзац-сигаретами «Юно», выплевывая их одну за одной через опущенное боковое стекло.

Ларенц еще в самом начале поездки назвал ему адрес (Кенигсплац, «дом Гиммлера»), однако шофер никак на это не реагировал, а с полуразваленной центральной Вильгельмштрассе вдруг неожиданно сделал левый поворот на Фоссштрассе и вскоре, резко затормозив, остановился прямо напротив боковых ворот сада имперской канцелярии. И только тогда буркнул:

— Приехали…

— Но позвольте, шарфюрер! Я же назвал совсем другой адрес! — возмутился Ларенц.