Владимир Петров - Польский пароль

— Зэр гут! — сказал штандартенфюрер. — Я отшень довольн ваша компания. Ви карашо делай заданий, и я отпускай вас на воля. Аллес! Домой, Россия, к ваша баба. Я тоже будем радый… как это сказать по-русски?.. До небеса!

— Так точно! — опять услужливо поддакнул Савушкин. — Вознесетесь, значица, на небеса. От радости.

В тот же вечер перед погрузкой носатый немец-фельдфебель, улучив момент, шепнул Савушкину, что во втором контейнере, в инструментальном ящике запрятан разобранный автомат — шмайсер, а на пятой машине внутри ракетного корпуса (у топливного бака слева) они найдут несколько комплектов немецкого обмундирования.

Он также сообщил, что в случае удачного побега пленные должны пробираться в город Бад-Ишль и там по адресу Людвигштрассе, восемь, найти частную аптеку. Пароль: «Миттельбау-Дора».

События последних месяцев резко и круто повернули судьбу оберста Ганса Крюгеля, переместили жизнь в совершенно иную плоскость, заставив многое переосмыслить, а кое-что просто начать наново.

Решающим было то, что война для него, полковники вермахта, осталась позади — после тех драматических июльских дней в «Хайделагере», которые сразу разорвали перетянутый тугой узел, привели к неожиданной развязке. Хотя он и сейчас, анализируя прошлое, не усматривал в этом логики, не находил ее, внутренне интуитивно понимая, что она все-таки была.

Времени для размышлений оказалось более чем достаточно: сначала три госпитальных месяца в Свердловске, потом безмятежные и однообразные, похожие один на другой дни для пленных генералов и высших офицеров. Никаких обременительных забот здесь не было, даже регулярного физического труда — пленных выводили лишь на расчистку снега да на всякие мелкие работы по благоустройству территории. Все это скорее напоминало принудительные прогулки, проветривание мозгов для генералов и полковников, которые в едких клубах даровой русской махорки до одури спорили в бараках о проигранных сражениях, искали виновных краха столь блестяще разработанных операций. Как правило, в числе таковых оказывались вовсе не они, фронтовики, а «лизоблюды» и «щелкоперы» из оберкомандовермахт, оберкомандохеерс типа Кейтеля, Йодля, Цейцлера, и, конечно, этот напыщенный ефрейтор, возомнивший себя стратегом.

Крюгель не участвовал в спорах, сторонился вечерних покерных компаний — он был чужим и чуждым в среде битых профессиональных военных, до сих пор с кичливой гордостью носивших на мундирах Железные кресты. Уже дважды он отклонял предложение о вступлении в «союз немецких офицеров», хотя и считал прогрессивной эту организацию. Однако себя он не считал кадровым офицером — в этом было все дело.

В принципе так ведь оно и было: его мобилизовали в вермахт в 1936 году как опытного специалиста-инженера. Он и не мог поступить иначе в то время. Он честно прошел несколько кампаний и испил свою чашу до дна — с него довольно. Теперь он должен думать только о своей истинной профессии, заниматься тем, чем должен был заниматься согласно призванию: строить, а не разрушать. Он порядочно разрушил в войну, и дай ему бог за оставшиеся дни восстановить или заново построить хотя бы половину из лично им разрушенного.

Это был долг из тех, которые оплачивают жизнью.

Ему было что вспомнить в связи с этим. Стоило лишь закрыть глаза, и в памяти кошмарной явью возникали обугленные развалины Воронежа, серые осыпи и груды кирпича на улицах Харькова и бесконечные ряды белых печных труб на месте выгоревших деревень, поселков, хуторов… Понадобятся многие годы, чтобы на месте пепелищ вновь заблестели окна домов, десятилетия, чтобы зацвели выгоревшие дотла сады и парки.

Читая в газетах оперативные сводки, Крюгель с особой болью думал о Германии — война уже вступила на ее территорию… Конечно, он хорошо знал, что такое война, что кроется за понятием «возмездие», но все-таки не верил в ответную жестокость русских, ибо знал этот народ, изучил, как считал, его истинную душу за годы работы на таежной алтайской стройке. Он видел этих русских-сибиряков в разных ситуациях: смешливыми и мрачными, радостными и разозленными, упоенными успехом, раздосадованными неудачами или убитыми горем. Но жестокими, мстительными — не видел.

Хотя, может быть, просто не встречал…

В свое время он многое не понял в русских, в советских людях вообще. Но в одном твердо убедился: эта нация только еще пробудилась к подлинной, всесторонней и многообразной созидательной жизни. Именно созидательность, как главная и решающая черта, присутствовала в крови каждого русского, была непременным преобладающим качеством. И сформировалось это давно, вышло из глубин веков, из исторических столетий народа, упорно шедшего к своему возрождению через суровость природы и климата, через бескрайние просторы степей и тайги — девственных, нетронутых преобразованиями, ждавших прикосновения человеческой руки.

Такой народ не мог жаждать разрушений, тем более теперь, когда перелом в войне вручил ему в руки не только карающий меч, но и судьбу завтрашнего мира, будущего всей многострадальной Европы.

Как ни странно, это убеждение сформировалось у Крюгеля не в далекие уже мирные годы, когда он бок о бок работал с сибиряками на строительстве Черемшанской плотины, а много позднее — на войне. Встретившись с необъяснимым упорством советских солдат, увидев не один раз непоколебимую, казалось, вечную решимость в их глазах в бою и даже на окровавленных лицах пленных, он долго искал ключ к расшифровке таинственного и загадочного русского характера.

И только потом понял, в чем дело…

Лагерное бездействие угнетало Крюгеля. Правда, его деликатно попросили, чтобы он, если появится такое желание, написал бы по возможности обстоятельный инженерный трактат, обобщающий боевой опыт строительства крупной оборонительной позиции «Хаген» на Орловском выступе в первой половине 1943 года (оберст Крюгель возглавлял эту операцию по линии инженерно-саперного управления оберкомандохеерс). Технические расчеты, планировка, схема минно-взрывного обеспечения, методы работы по созданию столь мощной полосы обороны, очевидно, всерьез интересовали советских военных историков.

Однако Крюгель не менее деликатно отказался, считая для себя невозможным возвращаться к уже перечеркнутому прошлому. И совершенно неожиданно для коменданта лагеря подал встречное прошение-рапорт с просьбой направить его на один из горнорудных уральских объектов в качестве инженера-строителя. Честно говоря, он давно уже втайне завидовал пленным немецким солдатам из соседнего лагеря, которых ежедневно водили на подземные работы в ближайший рудник. В конце концов, он был согласен даже на роль какого-нибудь шахтного маркшейдера: не может же он, столь задолжавший России, бесплатно есть русский хлеб в качестве высокочиновного тунеядца!