Владимир Петров - Польский пароль

Вечером южнее Зальцбурга, когда уже начались предгорья, а впереди, в закатных лучах, кроваво алели снеговые вершины Альгейских Альп, Ларенц велел сделать привал. Затем он приказал шарфюреру Мучману построить на лужайке пленных и произвести тщательный обыск в фургоне, обыскать каждого пленного. У одного из них был обнаружен нож, у другого — увесистый обломок железного прута; обоих штандартенфюрер расстрелял лично тут же, на месте.

Затем пленных заставили перенести фургон на четвертую машину, а пятый «христофорус» вместе с грузом и трупами двух расстрелянных пленных по приказу Ларенца сбросили в горную реку Зальцах — штандартенфюрер лишь теперь убедился, что машина эта действительно станет обузой на узкой дороге.

Охрану пленных в пути возглавил шарфюрер Мучман, и не в кабине грузовика, где он до сих пор просиживал штаны, а в кузове, рядом с двумя охранниками-эсэсовцами. «Пусть несет, болван, личную ответственность, а не валяет дурака», — решил Ларенц.

И все-таки предчувствие не обмануло его: этой же ночью на бивуаке у первого перевала пленные совершили побег. Ларенц, проснувшись, выскочил из кабины, словно ошпаренный: вокруг трещали автоматы, а справа по склону, среди камней, в багровом пламени ухнуло две гранаты. Это был настоящий бой.

«Неужели партизаны?!» — панически подумал штандартенфюрер, плашмя падая на землю, мокрую от недавнего дождя. Выхватил парабеллум, дважды, не целясь, выстрелил в темноту. Выстрелы сразу отрезвили: что же произошло, черт побери…

А произошел побег, причем пленные совершили его без помощи каких-либо партизан. Оказывается, они прибили насмерть обоих охранников, оглушили Мучмана и, вооруженные двумя автоматами, ушли в лес. Это Мучман, придя в себя, открыл по ним огонь, а они ответили автоматными очередями, да еще захваченными гранатами. Под один из взрывов и попал выскочивший с перепугу из кабины шофер. Итого — три трупа…

Ларенц осветил фонариком разбитое лицо шарфюрера Мучмана, крепко выругался — этот кретин наверняка проспал нападение. Впрочем, штандартенфюрер винил и самого себя — не сумел перехитрить русских. Он приказал заводить моторы и немедленно трогаться в путь — оставаться здесь было опасно, русские могли организовать налет.

В некогда тихом курортном городке Бад-Ишле царило настоящее столпотворение: узкие улочки оказались забиты автомашинами, танками, горно-егерскими пушками. Не задерживаясь, автоколонна Ларенца двинулась дальше, в расположенный в этой же долине в двадцати километрах Бад-Аусзее. Здесь штандартенфюрер нанес визит начальнику гарнизона генералу Фабиунке и, заручившись его поддержкой, решил дать своей команде полный ночной отдых перед завтрашним финалом — разгрузкой и всем, что с ней было связано.

Вечером Ларенц уединился с шарфюрером Мучманом для последнего детального инструктажа. Конечно, теперь после бегства пленных, цепочка исключения значительно упрощалась, тем не менее от Мучмана зависело многое. А он, к сожалению, еще не совсем оправился после вчерашней ночной «побудки».

Однако, выслушав Ларенца, шарфюрер буркнул хрипло и уверенно:

— Яволь!

Из-под окровавленного бинта глаза его светились такой тяжелой злобой, что Ларенц оставил всякие сомнения. Можно было лишь представить мстительное наслаждение, с которым станет Мучман завтра всаживать пулю за пулей в охранников-эсэсовцев, оказавшихся малодушным дерьмом — они ведь из трусости не вылезли даже из кабин, когда пленные избивали их несчастного начальника!

В конце концов, Ларенц не очень-то и расстраивался по поводу ночного побега пленных. Черт с ними — каждому свое. У него под рукой будет девять человек (четыре шофера и пять эсэсовцев). Этого вполне достаточно, чтобы разгрузить «христофорусы». Ну а вместо пленных недостающее звено в цепочке займут шоферы. Только и всего.

Разгрузка на другой день прошла успешно. Даже с приятной неожиданностью: пожилой адмирал — начальник испытательной станции на Топлицзее любезно предложил Лaренцу автокран и паром из спаренных лодок. (Адмирал буквально затрепетал и порозовел от волнения, прочитав личное предписание фюрера.)

Штандартенфюрер наблюдал за всей операцией со стороны, с заросшего ивняком прибрежного бугра. С помощью буссоли он тщательно фиксировал место, где опускались под воду тяжелые контейнеры, и наносил на топографическую карту заветные крестики. Настроение у Ларенца было приподнятое: он знал, что именно сейчас у этого синего озера, зажатого скалами, переживает звездный час своей жизни. Благословенные минуты, когда не волнует прошлое и ничуть не тревожит будущее, когда залитый солнцем окружающий мир не кажется, а воочию становится твоим, лично тебе принадлежащим. Он завершал первое, трудное и противоречивое «кольцо жизни», чтобы подняться на новый ее виток, который виделся в спокойном серебристом сиянии, как это лежащее у ног озеро.

Он так давно ждал заветного успокоения. И потому после исчезнувших под водой контейнеров уже ничто не волновало его душу: ни грохот сброшенных со скалы «христофорусов», ни даже короткие автоматные очереди, последовавшие несколько минут спустя.

А вскоре появился шарфюрер Мучман. Он выглядел непривычно бледным. Бросив оземь пилотку, шарфюрер стал разматывать на голове бинт.

— Мешает? усмехнулся Ларенц.

— К черту! Надоело все, — угрюмо буркнул Мучман.

Разумеется, штандартенфюрер понимал его: как ни говори, а все-таки непросто лишать жизни своих недавних товарищей. Молодых, здоровых, крепких парней, которым еще надлежало бы долго жить. Да, чтобы вершить судьбы, надо не просто иметь право, надо чувствовать это право…

Такой артподготовки Вахромееву не доводилось видеть раньше. Зашаталась под ногами земля и началось светопреставление, когда ровно в шесть утра одновременно рявкнули тысячи орудийных глоток. От гула, грохота, скрежета пестрело в глазах, воздух казался обжигающе-горячим, душно, осязаемо-грубо давил в лицо, в ноздри, до боли закладывал уши.

Лихорадило весь берег, в ознобе тряслись и падали с танковых башен маскировочные свежесрубленные сосенки, на дощатом стволе в блиндаже приплясывала пустая алюминиевая кружка.

— Моща! — Полу оглохший ординарец Прокопьев, смеясь, ковырял в ухе. — Это какие же калибры бьют, товарищ майор?

— Всякие! В последнее наступление идем, Афоня, потому все козыри выкладываем! Разом!

Западный берег Нейсе — клубящаяся огненная стена. Разрывы слились в сплошное желто-багровое зарево, которое ослепительно и мощно пульсировало, раскалывая землю, взметая и рассеивая все, что еще недавно гнездилось в норах-траншеях и на поверхности берега. А выше, над частоколом разрывов, медленно клубились, набухали аспидно-черные космы дыма и пыли.