Александр Доронин - Перепелка — птица полевая

Одна беда — детей нет. Ничего не поделаешь, у каждой семьи свои беды. Сам он уже привык к этому, а вот Розе никакого добра не надо, девочку мечтает родить.

…Наконец-то Трофим вышел на большую дорогу, заваленную снегом. По ней идти немного легче. Но из головы не исчезала мысль об увиденном. Что за самолет сверкал над ними? Может, наваждение какое… От усталости так бывает. «Отдохнуть нужно, — подумал Рузавин. — Хватит. Всему свое время».

Недавно брат Розы, председатель, прямо в глаза ему бросил: «Ты на нашей шее едешь». Это на чью же шею он, Рузавин, сел? Дома не лежит. Работает сторожем в лесничестве. И этой ночью он бы не выкроил свободной минуты, если работал в колхозе. «Какие уж у меня там дела, выйду на часок-другой покараулить — вот и все заботы, — виня сельчан, оправдывал он себя: — Мне стаж нужен. Это вы бездарно землю пашете. Раньше всем раздавали трудодни, а сейчас трешки-матрешки…»

Вскоре Рузавин стоял около своего дома. Широкие, разукрашенные морозом шесть окон смотрели на него словно большими глазами. Из конуры выскочила посаженный на цепь пес.

— Бешеный, свалишь меня!

Тот, поняв хозяина, присел на задние лапы и стал лизать заиндевевшие валенки.

— Ну, ну, хватит баловаться. Некогда мне. Насквозь замерз. Подожди, спущу тебя, топить баню пойдем, — разлилось у Трофима во рту что-то теплое.

В доме зажгли свет. Роза в ночной рубашке открыла дверь. Длинные льняные волосы, похожие на развязанный сноп, спадали по плечам.

— Все спишь. И как только дремать не устанешь?

— По твоему, и мне нужно было идти долбить прорубь? — пробурчала жена. — Иди заходи. Не мерзни у порога.

Трофим оставил мешок в сенях, сам, тяжело дыша, зашел в дом. Сел у стены на скамью, стал стягивать валенки.

— Ты их топором, топором. Один раз ударишь — и реку бы позабыл. Сколько тебе говорила: кто же рыбу в холод ловит, да еще ночью?!

— Перестань, без тебя устал! Лучше белье собери, пойду баню натоплю.

— Сначала хоть поешь. Баня не убежит.

— Еду с собой возьму, там и поужинаю.

Достал с печки теплые валенки, надел, прошелся по дому. Обратился к жене:

— Как думаешь, тяжелый будет год?

Та, усмехаясь, ответила:

— Да уж вдвоем с голоду, поди-ка, не помрем.

— Я не о продуктах, — ответил Трофим и начал рассказывать о странном самолете.

Роза почти его не слушала. Она давно привыкла к мужу.

— А ты ведь, Трофим, того… с рыбой совсем одичаешь. — Обняла большую подушку и сказала: — Вчера после твоего ухода Захар Данилович заходил, на охоту приглашал.

— С этим волком никуда не пойду. Последний кусок выхватит, — Трофиму вспомнилась их недавняя охота, когда Киргизов пристрелил его кабана, которого он гнал на лыжах более трех километров.

И злобно изрек:

— Еще что тебе сказал лесничий?

— Миколь, наш недавний гость, ему сруб рубит.

— Знаю, что еще?

— Сказал, если будешь плохо охранять его контору, то выгонит…

— Эка, царь нашелся, и ночью ему спи в лесничестве. А вот этого он не видал! — Трофим свернул кукиш.

Сорвал с вешалки ветхую шубу, которую носил по дому, вынес с кухни початую бутылку водки, положил в карман и сказал Розе:

— Как протоплю баню — картошки пожарь.

— Пожарю, пожарю. Сам перед печкой не засни.

— Я не один буду. Вармаськина позову.

— Зачем? Снова будете бухать?

— Разговор есть. Это не женское дело, — оборвал ее Трофим и хлопнул дверью.

У Митряшкиных Вармаськина не нашел. Поднятая с постели бабка Окся долго шевелила-шевелила губами и наконец вымолвила:

— Он с Захаром поехал Судосеву за соломой.

— В полночь? — удивился Рузавин.

— А ты думаешь, Ферапонт Нилыч своим сеном будет кормить колхозного мерина?

Трофим молча вышел.

С поля Олег Вармаськин вернулся насквозь продрогший. Складывая солому, еще не чувствовал холода, а вот когда вышли на заснеженную дорогу и пришлось спуститься с воза, от колючего ветра нос у него посинел.

Перед домом Ферапонта Нилыча Олег не стал сваливать солому, а сразу зашел к Судосевым.

Хозяйка, бабка Дарья, подтрунивала над ним:

— Тебе, мерзлой курице, так и невесту не найти. Весной в поле замерз. А в Сибирь бы попал, тогда что?

— Там я однажды уже был. Она у меня вот где сидит! — Олег вспомнил то, о чем не любил говорить. В Сибири три года он сидел в тюрьме. Когда учился в техническом училище, загремел в места отдаленные — до полусмерти избили втроем прохожего и вытащили деньги. Статья серьезная, разбойная.

Поели и с Захаром пошли домой. Дома его тетка, баба Окся, сказала о приходе Рузавина. «В кон как раз!» — обрадовался Олег. Взял белье и пошел в баню.

Трофим уже вовсю парился. Это дело он любил и нещадно, без устали хлестал себя березовым веником. Олег тоже разделся и поднялся к Трофиму.

— Наверно, до полуночи рыбачил? Рыбу не всю смог донести? — он знал, что тот часто ходил на реку. Об этом ему на ферме Роза сказала. Олег на ферме налаживал автопоилку: Вечканов его посылал. Это дело, правда, не его, а Захара, который к «зеленому змию» вновь пристрастился, два дня уже как глушит. Такой характер: начнет — не остановишь…

Трофим ополоснул лицо, таз с горячей водой пододвинул к ногам и, хлестая веником спину, съязвил:

— Ты, друг, совсем советским стал. Сегодня Судосеву солому привез, завтра, того и гляди, дрова рубить пойдешь председателю.

— Э-э-э, кореш, это не твоя забота… Ты — зять председателя, а я кто? Как-нибудь без меня семейные дела решайте…

Трофим спустился с полка, окатил себя холодной водой и стал натирать мочалку.

Долго молчал… Олег, лежа на спине, по-прежнему грелся. Трофим тер спину. Потом плеснул на раскаленные камни ковшик кваса и присел. Разлился синеватый пар, воздух стал мягче.

— Давно так не парился. Не пар, а сама благодать! — признался Вармаськин.

— Кто ж тебе не велит заходить? Баня, сам знаешь, навроде дома отдыха. Не зря ее раньше считали лечебницей, — рассуждал Рузавин. Потом посоветовал:

— Перед паркой ноги немного прогрей, так лучше пропотеешь. — Взял веник, опустил в горячую воду с душицей и начал парить друга. Хлестал что есть мочи, со всех сторон. Потом обеими руками массажировал спину. Тот только довольно кряхтел, лениво переворачиваясь с боку на бок.

— Это от сухого пара. Выйди в сени — остынь немного, — а сам напялил рваную шапку и вновь поднялся на полок. Сначала парился сидя, потом, вытянув ноги, хлестал их роскошным веником. Худое тело, будто раскаленная сковорода, блестело в полумраке.

— Зачем меня пригласил? — спросил Вармаськин. Он уже мылся.

— Пути-дороги, друг, у нас разошлись, пора вновь вместе работать, — начал издалека Рузавин. — Понял меня?

— Как не понять, Симагин не такая уж крупная шишка, как-нибудь приучим.