Александр Матвеев - Горлица, птица благонравная…

© Матвеев А. И., 2020

© Полонская М. А., составитель, 2020

© Оформление, серия, Издательство «У Никитских ворот», 2020

Проза Александра Матвеева – атмосферная. И атмосфера эта удивительная. В первых двух новеллах рассказывается о двух смертях в одном селе. Казалось бы, должно быть пронзительно грустно. Да, так и есть. Но грусть эта светла. Образы Тимофея Кубасова и Степана Каведецкого – образы выдающихся стариков, которые не только достойно бытовали в старости, но и приняли кончину стоически. Тёплый быт украинского села – это те декорации, в которых любые действия напитываются целительной силой природы и незатейливого радушного быта. Сделано мастерски:

« Стемнело, а Степан Каведецкий продолжал сидеть на бревне. Вспомнились молодые послевоенные годы. Село бурлило: танцы в клубе, игры, вон даже в футбол и в волейбол по воскресеньям играли. Каждый год на Ивана Купалу разводили огромный костёр за селом. Искры до неба взлетали, а потом, когда огонь спадёт, поутихнет немного, с хохотом прыгали через него».

Матвеев никогда не набрасывается на своих героев, не торопит события, многие его персонажи имеют реальных прототипов, и он так бережно обращается с ними внутри текста, как обращался бы наяву. Но при этом он очень тонко выписывает психологические портреты, все его герои очень естественны, он ничего не придумывает, и от этого картины жизни, что он описывает, впечатляют и радостями, и печалями. Рассказ «Дочь из прошлого» из таких. Обыденная жизненная ситуация выводится на уровень почти шекспировской драмы, а тонкая, не прямая концовка заставляет думать о героях, сопереживать им и после прочтения. Меня поразило, как удачно уже умершего человека автор вплетает в повествование и заставляет влиять на события:

«А в письме было всего несколько фраз: „Антон, Мария не твоя дочь. А могла быть твоей. Я тебя любила. Мне недолго уже осталось. Не хочу уходить с грехом. Прости, если сможешь. Лилия“.

На следующий день утром Антон Кулаковский отправил Марии телеграмму:

„Доченька! Буду в Саратове через два дня. Целую. Папа“».

Матвеев умеет балансировать на грани художественной прозы и очеркистики с изяществом канатоходца. И из одного, и из другого жанрового колодца он пьёт исключительно чистую, кристального смысла воду. Из художественной прозы он не берёт много вымысла, вымысел ему ни к чему, позиция наблюдателя и богатство жизненных впечатлений вполне заменяют ему фантазийность, но все писатели знают, как опасно иногда слепо идти за жизнью в прозе. Ведь то, что увлекает в действительности, перенесённое на страницы, оказывается подчас просто набором банальных обстоятельств. Матвеев, как литератор опытный, преодолевает эти сложности реализма виртуозно. Во-первых, он пристально следит за выбором материала, показывает людей сквозь свою творческую оптику, подсвечивая одни их черты и камуфлируя другие; во-вторых, он создаёт неповторимую стилистическую манеру, когда навигатор превращается в образ, сам он далеко не в каждом произведении участвует, но читатель ощущает, что он где-то рядом, что происходящее в тексте случалось в одних с ним реалиях; и, в-третьих, он невероятно естественно строит диалоги, каждого персонажа слышишь и, кажется, даже можешь угадать его тембр. А что в текстах Матвеева от очеркистики? Полное ощущение правды, правды не дидактической, а той, от которой струится дыхание вечности. Неслучайно о вечной жизни, о смерти, о бренности бытия герои Матвеева рассуждают достаточно часто.

Несмотря на то что Матвеев никогда не гонится за фальшивой вымученной экзотикой, круг тем, которых он касается в прозе, весьма широк. Кроме психологических парадигм, где автор как рыба в воде, его занимает чувственная сторона жизни. Он её изучает со всех сторон, от безотчётной страсти (рассказ «Брошенная») до исследования тончайших влюблённостей, о которых никому не скажешь. Вообще, эдакая бунинская нота Матвееву свойственна. И даже в произведениях, где в центре не совсем уточнённые субстанции, он умудряется повернуть всё так, что главное остаётся в подтексте, в полунамёках, в недоговорённостях. В этом Матвеев следует традиции большой русской прозаической школы, где подтекст подчас важнее самого текста, а поэтический язык – царь всего. Думаю, Виктору Шкловскому книга Матвеева понравилась бы.

Как говорил бессмертный герой Юлиана Семёнова, всегда запоминается лучше всего то, что было последним. Поэтому для любой книги, состоящей из множества текстов, важно, какой рассказ автор помещает в конце. Это открывает нам его творческое кредо, говорит о его сегодняшнем настроении.

Эту книгу замыкает рассказ из цикла, который условно можно назвать кипрским, – «Стелайос из селения Пир-гос». Матвеев любит киприотов, много времени проводит на Кипре, наблюдает за кипрской природой с эстетским любопытством. В начале рассказа он замечательно описывает кипрскую осень, ту осень, что по нашим меркам – совершеннейшее лето, видно, как он тоскует по тому, что не во всём мире так, не везде природа так благожелательна к человеку. Дальше он с почти импрессионистской палитрой описывает незатейливую, трогательную историю, а завершает рассказ фразой:

«Наступило время сбора оливок – всё повторяется, и всё продолжается».

Что ещё добавишь?

Таков Александр Матвеев. Философ, психолог, замечательный рассказчик. Читайте его книгу и будьте счастливы, как он сам, когда пишет для вас.

Максим Замшев

Рано утром в хату старика Степана Каведецкого без стука вбежала запыхавшаяся соседка, с порога крикнув по привычке: «Есть кто дома?» У нас в селе всегда без стука заходят в дом. А чего стучать? Хозяева и так слышат, как топают на крыльце и дверь ногой открывают.

– А где мне быть? – хмуро ответил Степан. – Чего в такую рань припёрлась?

На столе стояли бутылка с мутной жидкостью на донышке и две рюмки. Одна рюмка была накрыта тоненьким ломтиком ржаного хлеба. Обычно весёлый старик Каведецкий на этот раз не был расположен к разговору.

– Степан, говорят, что Кубасов вчера умер в больнице, в Хмельницком. Ты слышал что-нибудь?

– Вот поминаю. Налить?

– За упокой его души. Царство ему Небесное. Отгулял. Отмаялся сердешный.

Помолчали. Через окно на стол упал тяжёлый луч раннего августовского солнца, осветив пустую бутылку, рюмки, немудрёную закуску – кусочки сала на тарелке, хлеб и пучок лука.

– Степан, сама слышала, как он в прошлом году, когда его Веру хоронили, сказал на кладбище: «Долго я не задержусь. Через год она меня к себе заберёт. Вот здесь моё место будет, в её изголовье».