Александр Доронин - Перепелка — птица полевая

Миколя трудно осуждать. Характер у него такой — вырос без отца и матери. Слова доброго почти не слышал. Будто перекати — поле бродил по земле, не зная, где остановиться, к какому пристать берегу. Ветер и тот более счастливый — жернова крутит, муку мелет. У него, Нарваткина, ни семьи, ни родных, ни кола, ни двора… Трава полевая.

Сердце Розы вновь защемило. Сквозь окно виднелось темное, будто подпол, небо и серая, лентой вытянутая Сура. «А, возможно, останется у нас в селе, никуда не уедет? — размышляла женщина. — Прилипнет к земле — и от меня тоже не оторвется. Земля и человек неразделимы…»

Розе казалось, что они с Миколем, как спицы с клубком, в одно целое переплетутся, в одну жизнь. В своих мыслях она нашла твердую опору и душевное спокойствие. С ними же и заснула. Заснула так, что утром опоздала на работу, за что Казань Зина прилюдно пристыдила.

Новая конюшня длинная и широкая. Внутри все загорожено, для каждой лошади сделаны ясли. Вдоль стен расставлены корыта.

Казань Эмель варил уху на таганке и учил:

— Вы, урючьи головы, жизнь не видели, вот что вам скажу. Она как вот в этом чугуне рыба: если выпучит глаза, тогда, считай, готова.

— Ты, Эмель покштяй, расскажи нам, как бабка тебя обманула, — пристал к старику Вармаськин.

— Как избила… Женись вот, черт тебя побрал, тогда сам узнаешь, на что бабы способны, — старику не понравилась эта просьба. Что нового в этом — Олда скрытно от него самогонку продала?

В тот день Эмель с Олегом ждали Рузавина. Тот ходил в село за вином. Вернулся с четвертью.

— Зачем столько? — удивился Вармаськин.

— Кишки промочить, дружок. Чем-то надо отплатить вам…

— Бедноту, говорю, не видели. Жизнь без хлеба — что пахота без лошади. Бывало, выходил безлошадный хозяин в огород, запрягал в оглобли жену и детей и — но-о! Без силы далеко не уедешь — голод был, — продолжил свой рассказ Эмель.

— Много ты напахал, смотрю! — не выдержал Рузавин. — Весь зад стер в конюховке.

Эмель, оттопырив губы, обиженно бросил:

— Ты мне не судья! Под столом еще без штанов ходил, а я уже лесничил!

— Есть люди, которые в рот куска хлеба не берут. Встречал такого в Сибири, он одно мясо ел, — вмешался Олег, чтобы прекратить спор.

— Зубы не выпали? — усмехнулся Рузавин.

— И Хрущев, говорят, сырую кукурузу жевал, — съязвил Эмель. — Правда, эти слова не мои — от Пичинкина, свояка своего, слышал. Тот Никиту Сергеевича сам на курорте видел. Так это было: Хрущев выходил из вагона, на перроне его ждали встречавшие. К нему подошла красивая женщина с серебряное блюдом, на котором хлеб-соль и сырая кукуруза. До хлеба высокий гость даже не дотронулся, а вот початку кукурузы посолил и сразу — в рот!

— Кукуруза совсем была сырой? — приоткрыл рот Вармаськин.

— Да кто же, какой леший, сырую кукурузу ест? Наш мерин и то не будет. Он от ржи отворачивается. Вот закрою его в этот сарай, денька три подержу без еды, тогда будет знать вкус-мус… — говорил Эмель.

Подняли стаканы, выпили. Старик ел отдельно. Брезговал из одной чашки хлебать. И дома так. Олда из-за этого всегда ворчала:

— Единоличник ты, вот кто!

Самогонка была крепкой. Не только в голову ударила — до груди дошла.

— Она, черт побери, не с махоркой смешана? — присел от испуга старик. Постеленный под ним низ старой седелки заскрипел наждачной бумагой.

— Тебе об этом лучше знать, любимая жена твоя продала! — недовольно бросил Трофим.

— Ну, наша такие бобы не кладет. Самогонка банной сажей отдает. Сажей, чем же? Вон, даже немного потемнела, — а сам про себя засомневался: «Чертова кобыла, того и гляди, среди улицы умертвит!» Но все равно старик протянул руку за чаркой: желание выпить было сильнее боязни смерти.

Не успели поднять стаканы, как Трофим усмехнулся:

— Я думал, втроем не осилим. Не зря говорят: на халяву все слетаются.

К ним с саранским другом подошел Миколь Нарваткин. После обеда они ездили в лесничество. Дом Киргизова давно построен, а за работу деньги только сегодня получили. Поэтому и водку привезли. Разливал Рузавин. Кучерявые волосы смолились. Глаза помутнели. На Миколя он смотрел косо. Чувствовал, что между Розой и другом по тюрьме есть что-то, о чем только один Верепаз знает. Недавно хотел избить жену, но та сама набросилась: «Только попробуй, сразу посажу!» Иди-ка стукни ее — отец, бывший председатель, вновь туда отправит, откуда пять летназад вернулся.

На уху рыбу Трофим принес. Трех карасиков и пять ершей. Вершой поймал. Караси попали в Суру, по всей вероятности, с Чукальского пруда — его унесло во время половодья. Одними лещами саранских друзей ему не покормишь. Миколю Зина привозит гостинцы. Как только приедет из города — и прямо к нему, никого не стесняясь. Будто к мужу. Нарваткин, видать, и спит у них — это только показывает, что каждую ночь уходит в лесничество. Там в старом бараке живут, Киргизов пока их не выгнал.

Попили-поели, Эмель затянул старинную песню. Голос грустный — грустный. Будто и не песню пел, а сердца на изнанку выворачивал:

Трофим послушал немного, встал и пошел на реку посмотреть верши, которые закинул под шепчущими ивами. Вместо рыбы вытащил двух крупных лягушек. Вытряхнул в крапиву, те и там все равно заквакали. От злости он так швырнул вершу, аж веревка оторвалась. Бог с ним, с вершком, потом его вытащит.

Когда вернулся к потухшему костру, друзья беседовали. Вармаськин с восхищением говорил о самбо, лучше которого, по его мнению, ничего нет. Самбо и от недруга спасет, и здоровье даст. Наши, говорит, привезли эту борьбу из Америки. Парень из Саранска утверждал, что самбо — из Японии. Там, мол, даже старухи борются. Такие приемы знают, которые наши парни и не видели.

— Тогда посмотрим, какие это приемы! — пристал Олег к рассказчику.

Парень худой, как прутик, и тонкий, как уж, какой из него борец — щука с пустым животом, а вышел — через плечо сразу бросил Олега. Чуть не подрались. Миколь защищал своего городского друга, Трофим — наоборот, думал встать за Олега, но не встал. Знал, что Миколь разорвет. Даже зеки его боялись…

Начало темнеть. Со стороны села послышалось мычание коров. Пригнали стадо. Время и им расходиться. Не уйдешь — того и гляди, до смерти изобьют. Кто выдержит против пятерых — ловкие городские парни. Даже худенький, как прутик, свалил бугая Олега… И он, видать, как Трофим, спортом занимался. Из того сейчас какой борец — одна тень осталась, не больше. Если бы колхоз не обещал больших денег за строительство конюшни, разве он работал здесь?

Рузавин позвал Олега, и они собрались домой. Перед уходом Трофим пригрозил Миколю: