Илья Маркин - Курский перевал

— Опять Поветкину жарче всех, — проговорил Федотов, глядя на все нараставшие взрывы.

— Орел, Орел! Я — Чайка-два, я — Чайка-два! — все отчаяннее и жестче кричал Столбов. — Прошу поднять третью группу. Прошу поднять третью группу.

Рев и треск в воздухе достигли, казалось, предела. Уже в разных местах, врезавшись в землю, догорали сбитые самолеты. Истребители, бомбардировщики переплелись в сплошном мелькании с трудом уловимых теней. Но взрывов на земле заметно уменьшилось. Дым над совхозом «Октябрьский» рассеялся, и открылось сплошное бушующее пламя. Там, видимо, не оставалось больше ни одного уцелевшего здания.

И сразу же, как только стихли взрывы бомб, залпами ударила артиллерия противника.

— Огонь гаубицами и тяжелыми пушками! — приказал Федотов своему командующему артиллерией, сразу поняв, что с этого момента начались главные события на земле. Он поспешно взглянул на часы. Было ровно половина десятого.

От совхоза «Комсомолец» донесся рев танковых моторов. Взревели танки и в других местах. Сквозь клочья дыма Федотов увидел перед полками Поветкина и Аленичева вражеские танки.

— Заградогонь перед Поветкиным и Аленичевым! — приказал он командующему артиллерией.

Сразу же ударившие гаубицы и тяжелые пушки накрыли взрывами атакующие танки. По всему фронту били противотанковые пушки и минометы, взахлеб трещали пулеметы, кое-где слышалось приглушенное аханье гранат.

Федотов, отбросив бинокль, смотрел на разгоравшуюся борьбу и по неуловимым, ему самому непонятным признакам понимал, что в его полках пока все благополучно и противнику нигде не удалось достичь успеха.

— Бросаем штурмовиков! — прокричал Столбов. — Сейчас ударят перед всем фронтом.

— Давай, давай! — ответил Федотов. — По огневым позициям артиллерии, обязательно по огневым позициям!

Столбов в ответ утвердительно закивал головой, продолжая говорить со своими Метеорами, Чайками, Кометами.

Вскоре парами, четверками, шестерками из-за облаков вырвались штурмовики и с ревом, бомбя и поливая противника пулеметно-пушечным огнем, пронеслись перед линией фронта.

— Начинай второй заход! — командовал по радио Столбов. — Бей по огневым позициям артиллерии! Видишь огневые позиции? Так бей, бей насмерть!

Второй, а потом и третий раз прочесали штурмовики вражеское расположение и, победно гудя моторами, ушли на север.

— Кажется, малость угомонили, а, товарищ генерал? — вытирая бурое, разгоряченное лицо, сказал Столбов и попросил у телефониста флягу с водой.

— Вас, товарищ генерал, — подал телефонист трубку Федотову.

— Докладывает Поветкин, — хрипло заговорила мембрана. — Атака противника отбита. Перед полком горят одиннадцать фашистских танков. Погиб командир первого батальона. В других подразделениях потери незначительные. Разрешите на первый батальон назначить Черноярова?

— Черноярова? — переспросил Федотов.

— Так точно, — ответил Поветкин. — В боях он действовал героически и смело. Я очень прошу, товарищ генерал.

— Назначайте, — вспомнив все, что докладывал ему Поветкин о Черноярове, согласился Федотов. — Передайте, что я надеюсь на него.

Второй стрелковый батальон стоял на левом фланге полка, и первая атака немецких танков его почти не задела. Только в четвертой роте выскочившая из ложбины «пантера» смяла станковый пулемет, но и сама запылала от ударов бутылками спасшихся в глубокой щели пулеметчиков.

«Что-то дальше будет? — беспокойно осматривая позиции батальона, раздумывал Бондарь. — Только бы пехоту отсечь. А с танками артиллеристы справятся. Вон сколько пушек позади наставлено!»

— Товарищ майор, вас командир полка вызывает, — подавая трубку Бондарю, просипел, к удивлению всех, простудившийся в такую жару телефонист.

Поветкин расспросил о положении в батальоне, о противнике, посоветовал сменить огневые позиции пулеметов и с заметной радостью в голосе спросил:

— Где Чернояров?

— Здесь, недалеко от меня, — ответил Бондарь.

— Позовите его, — сказал Поветкин и уже совсем другим тоном продолжал: — Чернояров назначен командиром первого батальона. Пулеметной ротой пусть командует Дробышев.

— Командиром первого батальона! — не выдержав, воскликнул Бондарь. — Замечательно!

— Да, очень хорошо. Как Дробышев, справится?

— Несомненно, — ответил Бондарь и со вздохом добавил: — К тому же в роте осталось всего четыре пулемета.

Пришел Чернояров и по телефону заговорил с Поветкиным. Бондарь ожидал, что он смутится или обрадуется назначению комбатом. Чернояров же спокойно выслушал Поветкина, своим обычным басом невозмутимо повторяя:

— Ясно! Понимаю! Будет сделано! Так точно! Сейчас же!

— Поздравляю, Михаил Михайлович, — сжал его руку Бондарь, — от всего сердца!

— Спасибо, Федор Логинович, — дрогнувшим голосом ответил Чернояров, — спасибо за душевное отношение в это… в это горькое для меня время, — нашел он, наконец, нужные слова. — Я всегда это чувствовал, и это… это… это очень мне помогло.

Он смолк, силясь еще сказать что-то, беззвучно пожевал губами и, вдруг улыбнувшись, искренне и весело сказал:

— Как замечательно все! Вот расколотим фрицев и такой праздник закатим! Правда? Ну, разрешите пойти передать Дробышеву и — на свое место.

— Да что передавать, он и так все знает.

— Нет, — возразил Чернояров, — я хочу с пулеметчиками проститься. Мы же столько вместе пережили.

Проводив Черноярова, Бондарь привалился на бруствер окопа и всмотрелся в истоптанное ржаное поле впереди. Уцелевшие пятна крупной, склонившей колосья ржи нежно переливались золотистыми отсветами, резко выделяясь среди взрытой и опаленной земли. Казалось, сама жизнь неудержимо рвется из этих чудом уцелевших островков столь милой сердцу простой, самой обыкновенной ржи. Особенно мил и привлекателен был ближний кусок уцелевшего поля, со всех сторон стиснутый черными пятнами воронок. Бондарю хотелось пойти туда, лечь среди стеблей на спину и бездумно смотреть на плывшие по небу перистые облака. Искушение было так сильно, что Бондарь приподнялся и чуть было не вышел из окопа.

«Что ты, как мальчишка!» — сердито одернул он самого себя и весь сжался, услышав вой снарядов. Долгий опыт войны подсказал ему, что эти снаряды летят не правее, не левее, а именно туда, где сидел он сам. Инстинктивно пригнувшись, он хотел было перебежать в соседний окоп, но над землей пронеслась тугая волна горячего воздуха, и страшный грохот погасил сознание. Он не помнил, сколько продолжалось это небытие, и, когда, опомнясь, привстал, впереди, на месте живительной картины ржи, дымились черные язвы воронок.

— Товарищ майор… — сквозь нестерпимый звон в ушах услышал он испуганный голос Дробышева. — Вас ничего, не задело?