Илья Маркин - Курский перевал

Разгоряченный Манштейн бросил карандаш на карту и встал. Где-то недалеко рвались бомбы. Это опять русские ночники начали бомбежку. Манштейн послушал немного и вновь склонился над картой. Новый план со всей силой захватил его, и он решился на последнее рискованное мероприятие — на подтягивание к району боев своего последнего резерва — танковой дивизии СС «Викинг» и 17-й танковой дивизии. Через сутки и эти дивизии могут быть под Прохоровкой и завершить то, что не успеют сделать «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх».

Озлобленная растерянность, так властно овладевшая Манштейном в последние дни, вновь сменилась твердой уверенностью в блестящем завершении операции «Цитадель», и это сразу же возбудило кипучую деятельность. Никому не доверяя тайны своего замысла и торопясь, он сам в разные концы звонил по телефонам, приказал все маршевые батальоны и роты танков немедленно передать дивизиям «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх», тут же, не задумываясь, распорядился большую часть артиллерии перебросить на Прохоровское направление и, не приняв еще окончательного решения о времени нанесения новых ударов, связался по телефону со своим соседом, командующим группой армий «Центр» фельдмаршалом Клюге.

С первых же слов Клюге Манштейн понял, что фельдмаршал взбешен и с трудом владеет собой. Не дослушав даже, о чем говорил Манштейн, он, шепелявя и пропуская целые слова, обрушился градом упреков на своего подчиненного, столь ненавистного ему Моделя.

— Выскочка!.. Проходимец!.. Языком воюет!.. Неделю просил для прорыва, а сам завяз в обороне русских и десятью дивизиями какие-то Поныри и Ольховатку не возьмет… Подкрепление требует, резервы требует, а у меня фронт колоссальный, направление Московское. Русские вот-вот на Смоленск ударят.

Хорошо зная Клюге, Манштейн не перебивал его, дав старику возможность излить свой гнев. Наконец Клюге начал стихать и уже осмысленно и ясно сказал:

— Я приказал ему приостановить наступление. На фронте всего в десять километров сосредоточить шесть танковых, две моторизованные и три пехотные дивизии, тщательно подготовиться и с утра одиннадцатого начать последний и решительный штурм обороны русских. Если и этот удар не даст успеха, то, значит, кончилось все и война проиграна!

Высказав это столь резкое и опасное мнение, Клюге смолк, видимо досадуя на себя за горячность.

— Я также решил приостановить наступление на сутки, — стараясь успокоить старика, мягко сказал Манштейн, — также сосредоточиваю свои главные силы на узком фронте. И утром одиннадцатого наношу последний сокрушающий удар.

— Совершенно правильно, — воскликнул Клюге, — другого выхода нет! Только решительный удар всеми силами спасет положение! Иначе — катастрофа!

— Ничего не понимаю: одиннадцать часов, а на фронте тишина! — возбужденно сказал полковник Савельев и подошел к сидевшему над картой Бочарову. — Почему не наступают они? Почему?

— Если судить по донесениям наших штабов, у немцев очень большие потери, — не отрываясь от карты, задумчиво проговорил Бочаров.

— А, — пренебрежительно отмахнулся Савельев, — ты что, не знаешь, как в горячке боя потери противника определяют? Кто там считает, что и где уничтожено? Помнишь суворовское: «Пиши больше, чего их жалеть, супостатов».

— Конечно, сил у немцев еще много, — все так же напряженно думая, сказал Бочаров. — Эта остановка — для подтягивания сил и подготовки новых ударов. Ведь не только здесь, у нас, между Белгородом и Курском, но и там, перед Центральным фронтом, между Орлом и Курском, немцы тоже остановились.

— Вот именно! — воскликнул Савельев. — Единый план!

В тринадцать часов Савельев принял первое тревожное донесение: до сотни фашистских танков с пехотой бросились в атаку вдоль автомагистрали на Курск. Через несколько минут стало известно, что противник возобновил наступление на Северном Донце.

— Все ясно! — воскликнул Савельев. — Подтягивал резервы, тылы и готовился к продолжению наступления на прежних направлениях.

— Пока еще туман и ничего не прояснилось, — возразил Бочаров и поспешно встал, увидев входившего в комнату Хрущева в сером от пыли комбинезоне и в такой же запыленной фуражке.

— Как на фронте? — пожав руки полковникам, спросил Хрущев и подошел к расстеленной на столе оперативной карте. — Ваше мнение, полковник? — взглянул он на Бочарова.

— Конечно, противник может попытаться продолжить наступление на прежних направлениях, — заговорил Бочаров, — но…

— Но это значит лезть на рожон, — стремительно закончил его мысль Хрущев. — В народе говорят, что если налетчик не прорвался в дверь, то он будет лезть в окно. И сейчас удивительно: Манштейн умный генерал, а прет очертя голову. Дверь наглухо закрыта, а он не ищет окна. В чем дело? В давлении Гитлера, в тупоумии или еще в чем?

— Разрешите, товарищ генерал? — спросил Савельев, услышав гудок телефона.

— Пожалуйста, — разрешил Хрущев, склоняясь над картой.

Бочаров, не отрываясь, смотрел, как карандаш Хрущева медленно, с короткими задержками, полз вдоль линии фронта от коричневой ленты автомагистрали на запад, потом назад, к шоссе, на восток, к Прохоровке, и дальше, вниз, к Белгороду.

— Что? — спросил Хрущев Савельева.

— До пятидесяти танков с пехотой атаковали в районе села Красный Октябрь.

— Красный Октябрь — под Прохоровкой, — не отрывая пристального взгляда от карты, проговорил Хрущев, — открытая равнина, а дальше гряда высот и холмов в обход Курска. Так что, может, это и есть окно? А, товарищ Бочаров, похоже на окошко?

— Прекрасное направление для действий крупных масс танков! — ответил Бочаров, пристально следя за карандашом Хрущева, настойчиво ходившим по прохоровскому плато.

— Именно прекрасное! Ни рек, ни болот, ни оврагов — развертывайся и газуй на полной скорости. Заманчивые условия. Но может ли это прельстить Манштейна? Об этом нужно поразмыслить, обстоятельно поразмыслить.

За окном резко, с визгом тормозов, остановился автомобиль, и в комнату поспешно вошел Ватутин. Он поздоровался с Хрущевым и с полковниками, пристально посмотрел на карту и спросил Савельева:

— Что нового?

Савельев доложил последние донесения, начал было говорить о подходе резервов, о поступлении пополнения, но Ватутин уже не слушал его. Он сел рядом с Хрущевым, придвинул к себе карту Савельева и, с минуту помолчав, неторопливо, словно продолжая мыслить вслух, заговорил:

— Первая фаза наступления противника явно подошла к логическому концу. Прорваться на Курск прямо, вдоль автомагистрали через Обоянь, ему не удалось. Бить на прежнем направлении нецелесообразно, да и потери велики. Выход у Манштейна только один — изменить направление удара, сократить участок прорыва и, собрав все, что осталось, еще раз попытаться пробиться на Курск.