Георгий Лоншаков - Горшок черного проса

— Вам много нельзя, — сказала Наташа, но налила ему еще чуть-чуть бульона и дала небольшой ломтик хлеба. Как ни старался Гусев сохранять достоинство и есть не спеша, это не удалось. Наташа сочувственно вздохнула и отвернулась.

Охмелев от еды, Гусев уснул. Он спал больше суток, а когда проснулся, снова набросился на пищу. Найденов дал ему бритву, штабс-капитан сбрил свою щетину и стал выглядеть моложе. Ошарашенный неожиданной встречей с людьми, да еще с такими, которые помогли, обогрели и накормили, штабс-капитан стал суетливо помогать Найденову таскать валежины и все говорил, говорил, поглядывая на него благодарными глазами. Наташа отыскала для него старые, но еще крепкие, сносные брюки, рубаху, носки. Нашлись и сапоги, хоть великоватые, но зато с целыми подошвами. Штабс-капитан много рассказывал о себе и ничего не расспрашивал о них, и Найденов нередко задавал себе вопрос: догадывается пришелец, кто они такие, или нет?

Кончились запасы мяса, и Найденов предложил Гусеву пойти на охоту.

Наташа долго глядела вслед, пока охотники не скрылись в частом березняке на склоне сопки. Потом вернулась в землянку, закрыла дверь на прочный засов. Она частенько оставалась одна. Вначале пугалась, со страхом прислушивалась к каждому шороху, к каждому скрипу за дверью, потом привыкла, уже не боялась ни завывания ветра в кронах деревьев, ни треска сучьев.

Пришелец вызвал в ее душе целую бурю чувств и мыслей. Зародилась маленькая надежда. Гусев был растерян и подавлен, но пройдут дни, и он, отдохнув, воспрянет духом, обретет мужество и способность трезво мыслить. Вдвоем мужчины, конечно же, что-то предпримут, придут к какому-то спасительному решению. Вдвоем им будет легче. И, может быть, тогда… Кто знает, может быть, тогда они, наконец, покинут эти глухие леса. Мысли о том, что вся ее жизнь пройдет в этой землянке, Наташа не допускала и потому ждала возвращения охотников с несвойственным ей нетерпением.

Но в землянку Найденов вернулся один — мрачный и подавленный.

— Вася, а где он?

Найденов ответил не сразу.

— Где он, Вася? — переспросила жена испуганно.

— Я выгляжу далеко не рыцарем, Наташа… — сказал он глухо. — Но я не мог ни вернуться с ним, ни отпустить его. Ты ведь видела — он почти сумасшедший… Я не мог доверять ему. Я боялся за тебя и за себя. Троим нам никак нельзя было жить, Наташа… А отпустить… Вдруг бы он выдал нас? Неужели ты бы хотела, чтобы сюда нагрянули чекисты?

Она долго не могла прийти в себя и успокоиться, не могла скрыть слез. Ей было жаль этого истощенного штабс-капитана. Нет, это была не только жалость. Потрясение от рухнувших надежд, от страшной жестокости мужа — вот что испытала она.

— Наташа… Слышишь? Не думай обо мне плохо… Все эти дни, что он жил у нас, я ни одной минуты не чувствовал себя спокойно. Я не мог спать по ночам: все казалось, что он что-то замышляет… У меня не было иного выбора, понимаешь? Не бы-ло!

Жена не сказала ему тогда ни одного слова — ни в обвинение, ни в оправдание, — но Найденов чувствовал, что она долго не могла в душе простить ему убийства.

Шли годы. Постепенно этот случай забылся, они никогда не вспоминали о нем. Но Наташа так больше никого и не видела, кроме Найденова и изредка — Жилина.

После того почти счастливого дня, когда Найденов принес известие о конфликте на КВЖД, они с Наташей долго ждали Жилина. Ждали новых известий, но прошло десять дней, двадцать… Прошел месяц. Жилин не появлялся. В ожидании его они строили различные планы и предположения, обсуждали конфликт на КВЖД с разных сторон, но чем дольше не было Жилина, тем более нереальной казалась надежда на лучшее. Наконец Найденов не выдержал и сам отправился в Пермское.

Лучше бы он не делал этого. Тогда бы еще жила вера в перемены, легче было бы коротать время в землянке… Но он пошел и сам ускорил крушение надежд.

Жилин был хмур, неприветлив, почти груб. Сначала он рассказал все, что слышал, потом отдал и газеты. И Найденов прочел, что китайская Сунгарийская флотилия разбита, что адмирал Шен попал в плен, что маньчжурское правительство запросило мира — конфликта, стало быть, больше нет…

— Вот какие дела, вашбродь… — развел тогда руками Жилин. — Трудно угадать все наперед.

Удрученный, расстроенный, обескураженный, возвращался Найденов обратно в горы с мешком продуктов за плечами. Жилин на этот раз и не подумал хотя бы ради приличия отказаться от уплаты. И еще Найденов заметил, что Жилин так же, как мадам Глушко когда-то, своим видом и отношением дал понять, что все заботы о Найденове и Наташе тяготят, приносят массу дополнительных забот, переживаний. Нет, не порывал с ними, и Найденов понимал, что, пока у него есть чем платить, пока сохранились золотые рубли и драгоценности, остатки от щедрого подарка Ариадны Федоровны к свадьбе, остатки личных сбережений Найденова, Жилин будет помогать. Но все это потихоньку, но неумолимо таяло.

Со временем в загребущие руки Жилина перешло все: золото, деньги, драгоценности. В муку, соль и спички превратились даже обручальные кольца, даже золотые часы — подарок адмирала Колчака…

И вот настал момент, когда они с Наташей остались без ничего. Жилин их обобрал до последней золотинки, до последней копейки. Найденов вынужден был униженно просить Жилина дать ему продукты и товары в долг. Мужик долго чесал бороду, хмыкал, крякал, но все-таки дал все, что просил Найденов. Правда, сказал при этом угрюмо: «Как хотите,, вашбродь, но это — в последний раз. Вы мне тоже за так ничего не делали…» Эти слова подействовали, словно ледяная вода. Найденов еле сдержался, чтобы не прибить на месте эту неотесанную мерзость, но пришлось взять себя в руки.

— Я же верну сполна! Я за все уплачу, понимаете? В три раза дороже! Придут наши, и все изменится, понимаете?

— Кто его знает, придут они или нет, — со вздохом сказал мужик. — Знать, крепко Советская власть становится на ноги, ежели в такой глуши, как наша, новые города задумывает строить.

— О чем это вы?

— Так недавно начальство большое к нам приезжало: будто бы аж из самой Москвы. Все ходили, рядили, спорили. Берег Амура от Мылкинского озера до Дземог осматривали и в глубь лесов до самых сопок ходили. Ну, и кому-то из нашенских, вроде как бы мимоходом, сказывали, что скоро весело будет-де у нас, что будут на этом месте город большой строить. Вот ведь как Пермское-то угадало!.. И места вроде бы гиблые, болотистые кругом… Но вот равнина наша начальству приглянулась. Один-то из них, как цыган, бородатый и пронзительный глазами. Я фамилию его даже запомнил — Гамарник. Так вот, вашбродь, ежели город начнут строить, что же от Пермского останется? Снесут село, выходит. Или в другом месте дома построят, или убытки сельчанам возместят, как думаете?