Георгий Лоншаков - Горшок черного проса

15 января 1922 года золотой эшелон прибыл в Иркутск. Чехи после переговоров согласились передать верховного правителя эсеровскому политцентру, который взамен пообещал беспрепятственно пропустить их эшелоны на восток…

…Они вскипятили чай, позавтракали и снова собрались в дорогу. После сна Наташа чувствовала себя отдохнувшей и бодро шла рядом с Найденовым. Да, это была их пятнадцатая зимовка. За ней пришла весна. Шагая с женой по бурелому, вдыхая настоянный на лесных запахах воздух, Найденов чувствовал приход весны всеми клетками. Вместе с тем его сдавливало, как обручем, от предчувствия чего-то непоправимо тяжелого. Что бы это значило? Может быть, всему виной была бессонная ночь? Может быть, он напрасно согласился? Что же его беспокоило? Он шел, размышляя, и не находил окончательного ответа.

Через два часа они миновали труднопроходимую падь и поднялись по склону на вершину сопки, с которой открылись широкие виды на бескрайние просторы поймы Амура, на равнину, убегающую от гряды сопок к самому берегу реки. От нее дохнуло прохладой, но на вершине сопки было по-весеннему солнечно. Когда они вышли на вершину, косматую от прошлогодних сухих трав, и остановились, Наташа замерла, не в силах ни произнести слова, ни шевельнуть руками, прижатыми к груди: так велико было волнение, и Найденов это видел и понимал ее потрясение. В двадцать втором году, перед тем как уйти в тайгу, они тоже стояли на этой сопке. Отсюда она в последний раз долго смотрела на лесную приамурскую равнину, смотрела до тех пор, пока Жилин не сказал не слишком тактично, что пора идти, а то придется ночевать где-нибудь в мари. И еще он тогда сказал, вроде как бы успокаивая, что не на век же они уходят, а до поры до времени, стало быть, и переживать сильно не надо. А вышло вот наоборот…

И вот теперь, пятнадцать лет спустя, Наташа стояла на вершине той же сопки, глядела на равнину и не узнавала ее…

Сразу под сопкой, огибая озеро, извивалось в редколесье железнодорожное полотно. Пятнадцать лет назад его не было. А дальше, ближе к Амуру, который еще не освободился ото льда и сверкал на солнце яркой белой лентой, родились кварталы нового города. На большом прибрежном пространстве не было привычной взгляду тайги. Была обширная площадка, просеки, дороги, улицы, были заводские корпуса и высокие дымящиеся трубы. Но это был город, которого раньше не существовало. Наташа хорошо помнила, как сразу за Пермским начиналась заболоченная тайга. Она шла по ней чуть ли не по колено в воде. Тайга пугала ее своей неприветливостью, сыростью, мрачностью. Сейчас на этом месте стоял город…

— Ну вот, — сказал Найденов, переводя дыхание. — Там внизу есть ручей. Спустимся, передохнем и переоденемся.

Она стояла, подавшись вперед. Глаза широко раскрыты. Ресницы вздрагивали. Часто-часто поднималась и опускалась грудь. Квадратики кварталов неудержимо манили к себе.

Ручей был удивительно чистый. Наташа сбросила фуфайку и брюки, умылась, повязала волосы косынкой, надела кофту, короткую юбку и застыдилась обнаженности своих ног.

— Там носят еще короче, — заметил он, ревниво окидывая взглядом жену. — Но мы — не из деревни, Наташа, И вообще, старайся не слишком глазеть — это раз, второе — не вздумай с кем-нибудь заговорить, слышишь?

— Да…

Она достала из мешка мясо и лепешки. Ели, запивая водой из ручья. Он прилег на солнцепеке и, кажется, задремал: бессонная ночь давала о себе знать. А может быть, это был не сон. В сознании отрывисто всплывали, крошились и снова всплывали обрывки фраз, слова, крики: «…Единицу от двух бортов в угол… Почем черемша?.. Вы недурно держите кий!.. Шампанского! У вас прелестная жена, поручик… Благодарю, господин полковник!.. Седьмой оборотный в левый!.. Черт побери, почему застряли в Сибири чешские эшелоны?.. Большие потери… Очи черные, очи жгучие… Васенька, береги себя, сынок!.. Восьмерку в правый!.. Смир-р-рна!.. С-солдафон… Керенский идиот! Да, да, идиот! Нельзя ли полегче, господа! Проверьте охрану, поручик!.. Соли… ради бога, соли-и!.. Стреляй же! Стреляй! А-а-а! Кровь?.. Заложников уничтожить. Вы легко отделались, поручик… Но вам сейчас нужен покой… Я люблю вас, Наташа… Еще шампанского! Пью за Игоря Северянина!.. Красный бронепоезд? Откуда он взялся? Па в-вагонам! Не хватайте меня за руку!.. Вася!..»

— Вася!

— Что?! — вскочил он, озираясь, готовый к прыжку, — Бронепоезд? Чей бронепоезд?

— Поезд, Вася, поезд!

— Наташа… разве так можно?.. Поезд… ну и что — поезд? Ах да, поезд… — Он сел, сутуля спину. Замолчал, поняв, что означает этот поезд для жены после пятнадцатилетнего заточения в горах.

По железнодорожному полотну с гулом шел на большой скорости длинный состав с лесом. Тяжело отфыркивающийся паровоз уже замедлил бег, но был еще полон стремительности и силы. Ворвавшийся в лесную тишину откуда-то из другого времени, он клокотал огнем и паром, будоража окрестности мощными гудками. Он словно торопился в Комсомольск на праздник и по-праздничному был украшен колыхающимися на ветру алыми лентами и флагами.

Паровоз пролетел мимо и исчез за поворотом, оставив над редколесьем медленно рассеивающийся шлейф дыма.

— Нам пора, Наташа, — сказал Найденов, вставая и выплюнув сухую былинку.

— Вася…

— Что?

— Мне страшно…

— Успокойся… Наташа. Ну, пошли.

Перебравшись через железнодорожное полотно, они вдруг вышли на дорогу. Дорога… Обычная — проселочная, выбитая, кое-где размытая ливнями, петляющая лесом, ржавыми болотцами, черным кочкарником и снова лесом. Женщина обрадовалась ей, как радуются неожиданному счастью: веря в него и не веря.

Дорога шла в город. Наташе казалось, что они идут по ней бесконечно долго. Она боялась и часто трогала Найденова за рукав. Он что-то говорил ей, и она убирала руку. По тайге она шла в сапогах, перешагивая через валежины, перепрыгивая через провалы и обходя вывороченные бурей деревья. В тайге она чувствовала себя уверенно. А здесь, на дороге, боялась запнуться…

Город… Он встретил ее не триумфальными арками, не шпилями древних соборов, не арочными мостами и не сказочными фонтанами на площадях. Он встретил ее кубами обожженных пней у дорог, деревянными тротуарами, бараками, недостроенными домами. Но это был город — подвижный, как ртуть, многоликий и многолюдный. Он оглушил ее и ослепил. Наконец она увидела первых людей, которых так давно хотела увидеть и которых страшилась…

У нее бешено стучало сердце. А может быть, это стучали по тротуару каблучки ее туфель? Кружилась голова, и она боялась, что не выдержит и упадет у всех на виду. Пестрело в глазах. Шумело в голове. «Боже… Как много людей… сотни… тысячи…» Найденов крепко держал ее за руку. Он что-то говорил ей на ухо, но что — она плохо понимала.