Георгий Лоншаков - Горшок черного проса

— Она ведь молодкой тебя проводила, такой и помнит. Вот и не распознала. Я и то ахнула: ведь как-никак сколько годков пролетело. Ну, не реви, слышишь? Ну, приехали — и хорошо. Живы — и слава богу! — говорила младшая сестра, увлекая за собой Дарью.

А по улицам деревни из конца в конец летела по избам редкостная в здешних местах весть: приехали аж из самого Комсомольска, что на Амуре, Егор и Дарья Дымовы. И пока для гостей топилась баня, пока в печи что-то жарилось и парилось, изба наполнилась родственниками, братьями, сестрами, племянницами, внучатами. И не было конца охам и ахам, и много было объятий, смеха, слез… Дед Кондрат ходил петухом, оживленный, горделивый, благодарный судьбе, так неожиданно ниспославшей ему далеких и уже нежданных гостей.

— А ну, едрит вашу в дышло, ставьте все на стол! — рубил он ладонью воздух, выкрикивая фальцетом. — Все за стол! Чай не хуже людей живем, врасплох нас не застанешь, не-е-ет! Бабка! Куда ты делась? Давай огурцы! Санька! Ставь водку! И-эх! Чудо, ну просто чудо…

Вечером за столом было тесно, и все с любопытством и уважением глядели на Дымовых, а они, окунувшись в свой давний мир, сидели, оглушенные всеобщим вниманием, смущенные и счастливые.

Дарью окружили подруги, прожившие всю жизнь в деревне, — Настя Кудасова, Маруся Кривая, Саня Филлипова, Дуся Косынкина — все ее ровесницы, а теперь уже и с внучатами. И она, жившая где-то далеко, в непонятной для них далекой и таинственной стороне, была для них чем-то необыкновенным.

Встретил своих друзей и Егор Дымов, но многих не досчитался: с последней войны в деревню не вернулась половина мужиков. Но все-таки остались Фрол Тюрин, Максим Негодяев, Андрей Беседин — все тоже битые и тертые жизнью, кто без ноги, кто с осколочным шрамом.

— Наливай по стаканам! — командовал дед Кондрат. — А кому не хватает стаканов — в кружки!..

— Сам-то хоть не пей, помирать потом зачнешь, — ворчала Матрена Ивановна, ставя на стол пельмени.

— Не, бабка, я много не буду, — хитровато подмигнул дед Кондрат, поддерживая дно стакана мизинцем. — Я много не буду, только по нижний пальчик.

Изба наполнилась смехом. Бабка укоризненно покачала головой. И вдруг остановилась на Дарье, долго и пристально глядела на нее, прижав к подбородку указательный палец. А когда Дарья перехватила ее взгляд, старушка вдруг начала суетиться у печи.

— Выпьем за здоровье наших дорогих гостей!

— Ай да Егор!..

— Дарья, дай я тебя поцелую!..

— Бабка, — покрикивал дед Кондрат, — добавляй еще огурцов. Ишь, застоялась!..

Приплюснув носы, глазели через стекла окон в избу деревенские ребятишки.

— Вот мы и собрались за одним столом, ах, бедовые вы мои! — горячо заговорил дед Кондрат, чокнувшись с Дымовым и разгладив белые усы. — Хорошо, когда эдак-то вот вместе… Мы с Матреной, бывало, шибко тосковали. Думаем, вдруг, едрит твою в дышло, так и помрем, не повидавшись!.. Ан нет!.. Свиделись. Чудо, ну просто чудо… А ты, Егор, закусывай. С дороги ведь. А ты, Дарья? Али отвыкли от деревенской пищи, а? А ты, Егор, скажи, огурцы-то хоть растут у вас в Комсомольске?

— Все растет, — усмехнулся Дымов. — Поначалу плохо родилось, а потом приспособились. И огурцы, и помидоры стали расти. Про картошку я уж и не говорю. Сады в тайге развели не хуже вашенских. Честное слово.

— Ну вот, — удовлетворенно закивал головой дед Кондрат. — И я тоже доказую — это тем, кто сумлевается, — есть, говорю, там лето! Бывает, говорю, у них лето, а не то чтобы весь год зима. Он ить, Дальний Восток, не на Северном полюсе. Верно я говорю? А кто сумлевается, пусть у ребятишек своих спросит. Они географию нынче лучше нашего знают. Возьми хоть Нюрку Саньки нашей. В восьмой класс ходит, а как по-ермански залопочет, так только диву даешься! Вот она тоже нам говорила, что есть лето на Дальнем Востоке, и все тут!

Дарья улыбнулась, Дымов понял, чему она улыбнулась, и ободряюще кивнул жене. Но он видел, что Дарья все еще не пришла в себя после встречи с матерью и что ей тяжело оттого, что та никак не признает ее.

«Неужели мы так изменились?.. — думал он. — Но меня-то она признала…»

Дымов провел рукой по своей щеке и, снова взглянул на Дарью. Да, конечно, они изменились, а Дарья в особенности… Разве легко ей было с семерыми детьми? И ему было трудно, но жене во сто крат… Дымов поймал себя на мысли, что думает об этом, пожалуй, впервые, и это как-то кольнуло его, и ему стало неудобно и перед собой, и перед женой, и перед всеми сидящими за столом. Всем трудно приходилось, попробовал он возразить сам себе. И не до нежностей было… А что касается всего остального, так вроде бы жили в ладу и согласии.

— Вы вот что, мои любезные, — отвлек Дымова от размышлений дед Кондрат. — Если уж навещаете редко, то хоть пишите. Поначалу-то, наверное, скучали, так писали. Я до писем охочий. Как зачну думать о вас, так письма достаю и бабке вслух перечитываю. И ровно как книжка какая получается. У меня все в сохранности, вот…

Он встал, прошел нетвердой походкой к комоду и достал пачку конвертов, перевязанных шнурком от ботинка. Подал через стол конверты Дымову:

— Накось… Припоминаешь? То-то…

— Дарья, это мы с тобой столько? Ого-го!.. — Дымов покачал пачку писем на ладони.

— Много? Разве ж это много за тридцать-то лет? — упрекнул дед Кондрат.

Дымов с волнением развязал шнурок, развернул веером пожелтевшие от времени конверты, вскрыл первый и, никого не замечая за столом, пробежал по неровным крупным строчкам.

«Дорогие родители… кланяются вам Егор и Даша. Сообщаем, что доехали благополучно. От Хабаровска нас везли пароходом. Амур здесь очень широкий. Берега у него обрывистые, и сопок много. Как семейным нам дали комнату в бараке. Были у начальства. Нас с Дашкой определили временно вместе в одну бригаду на корчевку. Я буду корчевать, а она с другими бабами жечь сучья. Леса здесь страшные и болот много. Говорят, зима здесь холодная. Вышлите вязаные носки мне и Дарье. Еще раз кланяемся всем. Егор и Дарья».

Тридцать третий год! Как же это было давно!.. Дымов прикрыл глаза, и перед ним, как в тумане, встали те далекие времена. Он вспомнил, как писали они с Дарьей это письмо в своей комнатке шумного молодежного барака, как он, мусоля химический карандаш, старательно выводил под диктовку жены крупными — для родителей! — буквами слова на листке, вырванном из школьной тетради.

Дрожащими от волнения руками Дымов раскрыл наугад еще один конверт. Кроме коротенького письмеца, в нем была сложенная в несколько раз газетная страница. Она пожелтела от времени и была затерта до дыр.

— Я эту газету, Егорушка, не токмо в нашей деревне, и в других селах читал, — похвастался дед Кондрат. — И фамилию твою всем показывал. Говорил: вот и Егорку нашего пропечатали. А фамилию, чтобы легче отыскивать, красным карандашом подчеркнул. Вот, погляди-ка…