Эдуард Кондратов - Тревожные ночи Самары

Вирн раскрыл верхнюю папку, пробежал взглядом страничку. С любопытством всмотрелся в фотографию бухгалтера Щиголева — давнюю, снимался еще в департаментском вицмундире.

— Вот и я их нынче так и сяк разглядывал, — сказал Белов, — Каинову печать на мордах искал.

Встал и подошел сбоку к Вирну и Ягунин. Председатель губчека покосился на него, но смолчал. Михаил, вытянув шею, пронзительно вглядывался в бачки и усики Щиголева. Белов усмехнулся: чисто Нат Пинкертон!

Отодвинув личное дело «бывшего», Вирн взял в руки папку с надписью «Б. А. Седелкин». Раскрыл. Здесь фотокарточка была совсем новая: широколицый, видать, напористый молодой человек с короткой прической, в белой рубашке с галстуком, подпирающим воротничок, смотрел с вызовом и даже вроде бы с насмешкой. По крайней мере, такое впечатление производили вздернутые уголки маленького рта и чуть сощуренные глаза. Ягунин стал на цыпочки и через плечо Альберта Генриховича заглянул.

— Что-о? — тоненько крикнул он и ухватил папку.

Вирн отшатнулся и с негодующим видом взглянул, но Михаил — ноль внимания и, хуже того, выдернул папку из рук председателя. Он так вцепился взглядом в снимок, что, казалось, зрачками поцарапает его.

— Гаюсов! — Он задохнулся от волнения. — Товарищи, это же Гаюсов!

Оба начальника с ожиданием смотрели на него, а сотрудник Ягунин, не объясняя ничего, тряс папкой перед лицом:

— Гаюсов! Встретились, сволочь, встретились!

Телефонная трель отвлекла Вирна. Он снял трубку, Белов увидел, как напряглись крутые плечи председателя губчека.

— Да-да, не медля еду, — бросил он в трубку и, повернувшись к Белову и Ягунину, сухо пояснил: — Я к командующему округом. Банда Серова напала на Падовку. Расстреляны наши товарищи… Вернусь — позову, а пока разберитесь сами, Иван Степанович.

— Разберемся небось, — сказал Белов и принялся собирать со стола папки.

Свет, падавший на пол из-под низкой многопудовой люстры с фигурными висюльками, был одновременно и размытым и дробленым: накал по вечерам слабый, и оттого лица четверых, что сидели за чайным столом, казались пятнистыми и полосатыми от теней. Углы огромной, богато, но бездарно меблированной комнаты тонули в полумраке, и Гаюсову, который с папиросой в руке отошел к горке с дешевеньким фарфором, казалось, что слушают его не только те, что за столом, а кто-то еще.

— Господа! — Гаюсов несколько театральным жестом опустил ладонь на горку. — Мы должны считаться с обстановкой — это действительно так, и спорить я не хочу. Но разве из этого следует, что конъюнктура столь пагубно изменилась?

На слово «пагубно» он нажал, выговорив его почти презрительно, отчего его речь показалась всем еще более искусственной. Пыхнул дымом, закончил:

— Не вижу оснований для паники, господа. Как хотите — не вижу!

Голос Гаюсова был эластичен и богат нюансами. Последние слова он произнес тоном иронического сожаления.

Никто из четверых не отозвался. Нюся, буфетчица из «Паласа», отставив руку с папиросой, рассматривала свои пальцы, длинные и тонкие на пухловатой кисти. На Нюсе было темное строгое платье с желтым кружевом у ворота, которое подчеркивало матовость лица, выражавшего не то скуку, не то полуравнодушное неодобрение. Рядом с ней навалился грудью на стол ‘ крупный мужчина с маленькими глазками и крепкими скулами, он, казалось, засыпал. Третий, молодой блондин, лет около двадцати семи, судя по одежде — военный, сердито надувал породистые, преждевременно оплывающие щеки, отчего усики его забавно шевелились. Мягколицый, округлый, весь какой-то плюшевый человек лет сорока слушал Гаюсова с застывшей на влажных губах улыбочкой.

— Молчите? — громко спросил Гаюсов, и опять тонкая инструментовка его голоса сказала о многом, а прежде всего — о снисходительной жалости к этим боязливым людям, что замерли за столом.

Наверное, интонация была чересчур красноречива, потому что сосед Нюси не выдержал.

— Вам не хватает чувства меры, Гаюсов! — с раздражением заговорил он и постучал по столу. — К вашему сведению: я скоро не в силах буду уснуть. Я уже почти псих, да и все мы… — Он дернул подбородком, и стало заметно, как нервически прыгает большой кадык. — Это безумие! — Голос его вот-вот готов был сорваться на крик. — Знать, что ЧК вышла на след, и — продолжать!.. Я не могу уже ручаться за своих… уголовничков. Пардон, соратников. Они недовольны, они требуют увеличить им долю, а я? Что я могу им сказать? А от вас я слышу одно: «Давай, давай, давай!» Надоело!

— Не хотите, Шацкий? — Гаюсов подошел к столу, и все увидели, как натянулась кожа на его щеках. — Такой прецедент уже был. И недавно. Вспомните усопшего Шлыка, Шацкий! И знайте, что с отступниками мы церемониться не будем. — Глаза Гаюсова заметались по лицам, проверяя впечатление. Голос красиво зазвенел: — Для нас нет разницы — уголовник Шлык или хорунжий Шацкий. Предателю пощады нет, даже если…

— Молчите, подлец! Я вам не Венька! — взорвавшись, вскочил с места Шацкий. Узкие его глазки налились кровью, ногти громко царапнули стол. — И не пугайте меня, Гаюсов, слышите — не пугайте!

Гаюсов сжал кулаки и, бледнея, сделал шаг к бывшему хорунжему Войска Донского, однако Нюся проворно выскочила из-за стола и заслонила Шацкого. Рука ее коснулась груди Гаюсова.

— Господа! Ну что же вы, господа! — страдальчески воскликнула она. — В таком тоне — это стыдно! Это позволительно разве что жуликам из моего «Паласа», но вы… Вы оба офицеры, не забывайтесь, господа! Ради бога, ради дела нашего… — Она взволнованно обернулась к Шацкому. — Хорунжий! Немедленно извинитесь, немедленно!

Шацкий опустил глаза, нехотя пробормотал:

— За «подлеца» прошу простить. Сорвалось. Но трусом меня, извините, я не…

— Я был излишне резок, — прервал его Гаюсов и четко, по-офицерски кивнул в знак извинения.

Шацкий тоже кивнул и сел. Сел и Гаюсов. Осталась стоять Нюся. Опершись о резную — под ампир — спинку стула, она чуть наклонилась к Шацкому и мягко сказала:

— Мне кажется, Сергей Сергеевич, вы несколько преувеличиваете опасность. Да, вы правы, ЧК вышла на след, да! Но ведь в чем курьез: след этот ложный, его подбросили мы сами!

Она рассмеялась, и ее несколько полноватое лицо с правильными, но мелкими чертами стало еще более привлекательным: улыбка шла ей необыкновенно.

— Пока они разбираются со своим несчастным чекистиком, нам просто грешно было бы не воспользоваться ситуацией. Мы не вправе упускать хотя бы одну возможность послужить святому делу, которое возложила на нас Россия…

Совсем не высокопарно, а по-женски мягко и задушевно прозвучали ее слова, и Шацкий, который все еще продолжал хмуриться и коситься на Нюсю, невольно заерзал и отхлебнул холодного чая, Гаюсов слушал спокойно, а военный с жадностью разглядывал раскрасневшуюся молодую женщину, которая продолжала;