Михаил Барышев - Весеннее равноденствие

Старуха в желтой кофте с рыхлым, творожистым лицом и пронзительными, бутылочного цвета глазками подошла к двери кабинета Готовцева и внимательно прочитала трафаретку, извещающую о служебном положении депутата. Недовольно поджав губы, возвратилась на место и уселась на стул с такой основательностью, с какой усаживаются на вокзале транзитные пассажиры.

— Худой нам попался депутат, — помолчав, сказала она, обращаясь к соседям по очереди.

— Почему худой? — обеспокоенно встрепенулся парень в тесных джинсах. — Мне говорили, что он внимательный.

— Внимательность в карман не положишь… Потому худой, что бумажками занимается, а другим не может распорядиться… Моей сродственнице повезло. У нее в депутатах ходит торговое начальство. Она у него уже ковер выпросила, а теперь своей Зинке хлопочет дубленку.

— Как же так? — заинтересованно спросила худощавая женщина в соломенной шляпе, фасон которой относился к весьма давнему времени. — Причем тут дубленка? Разве депутаты дубленками распоряжаются?

— Я же вам толкую, что у Арсентьевны в депутатах торговый начальник. Вот она и ходит к нему. Не запретишь ведь избирателю ходить к депутату. Здоровье у Арсентьевны хорошее, и время ей тоже позволяет, потому как на пенсии. Делать, говорит, мне нечего. Чем, говорит, во дворе попусту язык трепать, я, говорит, лишний раз посижу в очереди у депутата. Новости послушаю в сама поговорю. За ковром она шесть раз ходила, а за дубленкой, говорит, сколь потребуется, столько и будет ходить. Сперва, конечно, депутат отказывает, но Арсентьевна права свои понимает. Так допечет, что депутат со своей жены дубленку снимет и ей отдаст. А что? Грубить он избирательнице права не имеет, в приеме тоже не может отказать. Разве ему охота, чтобы люди жалобы писали? Куда ему деться?

— Некуда, — веско подтвердил розоволикий ухоженный старик с массивной резной тростью, смахивающей на папуасскую боевую дубинку, и с пухлым истертым портфелем. — Свои права надо знать. Раз ты депутат-слуга народа, так и служи.

— Верные слова, — согласилась старуха в желтой кофте. — Мне, к примеру, полагается за погибшего сына отдельная квартира, а в райсовете уже четвертый раз отказывают.

— Нет, бабуся, такого закона, — вступил в разговор парень в джинсах. — Не за квартиру же ваш сын погиб на фронте… Как же можно на такой памяти спекулировать?

— Ишь, какие ты слова знаешь! Рано ты им выучился. А я говорю, что есть такой закон. Мне сосед сказывал, а он знающий, который год уже возит начальников на черной «Волге». Есть такое постановление, только его не объявляют, потому что отдельных квартир не хватает. Ты, говорит, соседка, на горло наступай, и тогда райсовет никуда не увильнет.

— Но разве можно верить подобным глупостям? — искренне удивилась женщина в соломенной шляпке.

— Сами небось тоже явились квартирку добывать? — ехидно осведомился старик с портфелем.

— Вот и не квартиру. У меня, хотите знать, очень хорошая комната. Восемнадцать метров с балконом. В малонаселенной квартире.

— Чего же тебя на прием принесло?

— У меня доберман-пинчер… Имеет пять медалей, а жэковские работники прогоняют его со двора, не позволяют прогуливать. Грозят, что на меня наложат штраф. Это же невозможно! Живем в свободном государстве, а во дворе, куда ни повернись, только и видишь объявления. Кошкам, видите ли, гулять не возбраняется, голуби могут, извините, гадить на балконы и карнизы, воробьи в конце концов…

— На слонов тоже запрета ЖЭКи не накладывают, — насмешливо откликнулся парень в джинсах.

— А вы не иронизируйте, молодой человек. Хотела бы я посмотреть, как бы вы иронизировали, оставь вас без туалета. Собака — это живое существо, друг человека… Пять медалей…

— Кобелек, извиняюсь, или сучка?

— Сучка, — вместо владелицы добермана-пинчера ответила старуха в желтой кофте. — Навроде хозяйки. Я уже давно приметила, что городские собак себе в полную масть подбирают… Ишь, как расфуфырилась! Пришла для пса туалет просить. У меня сын на войне погибший…

— Позвольте! — пронзительно, до дрожи в голосе возмутилась владелица добермана-пинчера. — Это…

— Не позволю! — сырым басом перебила старуха. — На улице надо собаку держать. На цепи. Чтобы она добро берегла и на чужих лаяла…

Содержательная и многообещающая дискуссия, начавшая разгораться как костер, куда со всех сторон плещут керосинцем, была прервана депутатом Готовцевым, приглашающе раскрывшим дверь кабинета.

Великий поэт сказал, что человек неисчерпаем, как мир. С каждым новым приемом избирателей Андрей Алексеевич убеждался в глубокой истинности этого изречения. На депутатские приемы приходила сама жизнь, многоликая, живая, противоречивая, скромная и требующая, стеснительная и нахальная, бестолково горячащаяся и затаенно, расчетливо ласковая. Валила и напрямую, и с хитрым, умело спрятанным, корыстолюбивым расчетом. Плакалась и стучала по столу кулаками. Хотела получить, но, бывало, и хотела отдать. Как тот старый, в густой седине с неистребимо заветренной кожей пенсионер, бывший штурман дальнего плавания, пожелавший передать Дворцу пионеров коллекцию диковинных раковин, собранных тремя поколениями моряков дальних плаваний. К удивлению Готовцева, отдать оказалось тоже не просто, и ему вместе с моряком пришлось прошибать невежество чинуши, вознамерившегося раздать коллекцию по зоологическим кабинетам городских школ.

Большей частью на депутатских приемах просили. Квартир, мест в детских садах, восстановления мира в семье, соблюдения правил продажи спиртных напитков в близлежащих магазинах, расселения или соединения, садово-огородных участков. Просили правды и защиты, помощи, совета, а иной раз и простого человеческого сочувствия.

Андрей Алексеевич поневоле становился психологом, научился распознавать людей с первого взгляда, с первых слов, с походки, с манеры усаживаться на стул по приглашению депутата и предопределять ход будущего разговора с тем или иным избирателем. Хотя физиогномистика и относится к числу весьма несолидных наук, вроде гадания на картах или составления гороскопов, но и она теперь была в употреблении депутата Готовцева. Оглядев сегодняшнюю очередь ожидавших приема, Андрей Алексеевич решил, что больше всего времени отнимет у него старуха в желтом.

Первым в кабинет прошел паренек в тесных джинсах. Неуверенно уселся на стул и положил перед Андреем Алексеевичем заявление, написанное каллиграфическим четким почерком.

— У меня и выписки есть из Кодекса о семье и браке, — отрепетированно заговорил парень, вытаскивая из кармана записную книжку. — Вот, пожалуйста, мы, как перспективная семья…