Михаил Барышев - Весеннее равноденствие

— Честному человеку? — задохнувшись от бешенства, переспросил Лаштин.

— Именно, — уточнил Жебелев. — Я хотел сказать, что данные справки подлежат критической оценке. Во всяком случае, по разделу, относящемуся к тематике нашего сектора.

Спокойные ответы Жебелева, его отвратительная привычка трепать себя за ухо при серьезном разговоре сбивали Лаштина, заставляли попусту горячиться. Это было ни к чему. Он вышел из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся по ковровой дорожке, чтобы обрести спокойствие.

— Кажется, мы с вами оба ненужно погорячились, Николай Павлович, — сказал Лаштин, меряя дорожку короткими шагами. — Давайте поговорим спокойно.

— Давайте, — согласился Жебелев.

— Вам было дано конкретное задание — сосчитать по предложенной методике эффективность. Ответственность за данную методику несу я. Те затраты, на которые вы указали в приписке, у вас никто не требовал. Более того, в отчетности этих цифр нет, и у вас их тоже нет на весь объем строительства. Вы же не можете назвать эти цифры!

— Кое-какие могу, — возразил Жебелев.

— Но ведь на весь объем строительства за полгода у вас их нет.

— Нет.

— Так зачем же вы вносите путаницу в ответственный документ? Зачем ставите его под сомнение? Легче всего, Николай Павлович, внести оговорку. Но пока вы мне не представите полных данных, подтверждающих ваше примечание, я прошу его снять. Дадите цифры, докажете их определяющее влияние, вот тогда и будет разговор. А пока…

— Зиновий Ильич, — перебил Жебелев зама по науке. — Простите фельетонный вопрос. Сколько будет дважды два?.. Может быть, при полете, как вы выразились, экономической мысли вам кто-нибудь и сосчитает пять. Но меня от подобных экспериментов увольте. Я, извините, не летаю, я по земле хожу.

— Есть и другой счет, Николай Павлович, — Лаштин крутнулся и подошел к руководителю сектора. — Сумма углов треугольника, как известно из учебников геометрии, составляет два «дэ». Но вам, вероятно, известно также, что эта истина представляет частный случай геометрии… Все относительно, дорогуша. В том числе и ваша сегодняшняя уверенность… Насчет «увольте», как вы выразились, так от этого никто из нас не гарантирован.

— Пугаете? — с усмешкой спросил Жебелев.

— Боже упаси, — Лаштин вскинул руки ладошками вперед, защищаясь от необоснованного обвинения. — Подумайте, Николай Павлович, над существом нашего сегодняшнего разговора. Я убежден, что вы, мыслящий и способный научный работник, сумеете трезво оценить обстановку… Уберите, дорогуша, это ненужное примечание, и будем считать, что мы с вами не разговаривали.

— Не уберу, — Жебелев дернул себя за ухо и встал со стула. — Не могу я, товарищ Лаштин, свободно парить. Боюсь от земли оторваться… Да и науку я уважаю.

— Тогда надо доказать.

— Этим я и займусь… Я докажу, что справка, представленная отделом, неправильна. Так же неправильна, как проводимая вами лично линия огульного применения железобетона. Нельзя в ущерб делу потрафлять чьим-то персональным вкусам, нельзя фетишизировать бетон. Дорого нам эта фетишизация обходится.

— О-го-го! — удивился Лаштин. — Вот вы куда замахиваетесь, аника-воин! Нет, эту стенку вам не прошибить!

— Я не прошибу, здравый смысл прошибет. Экономические расчеты прошибут. Зачем ради железобетонной показухи мы отвергаем ту материальную строительную базу, которой располагают районы? Вот, например, в Грохотове. Рядом кирпичный завод, а спроектировано все в железобетоне. Так, с точки зрения экономики, на стоимость тех колонн и сборных балок, которые мы возим за тридевять земель, надо отнести и затраты по строительству законсервированного кирпичного завода…

— Слова, Жебелев! Чистейшая лирика, если не сказать хуже — демагогия!

— Будут и цифры. Дайте срок, — огрызнулся Жебелев и ушел из кабинета.

«В семье не без урода», — подумал Лаштин, оставшись один. Жебелева уломать не удалось. «Потихонечку», как советовал Маков, не получилось.

А шум поднимать Зиновию Ильичу не хотелось. Он упрекал себя, что погорячился, выпалил всякие непродуманные словеса насчет кандидата технических наук и прочее. Жалел сейчас искренне и запоздало.

Тонкая, интеллектуальная научная работа требует тишины. Это проверенная практикой аксиома. Тишина — главное достояние всякого научно-исследовательского института. Она хорошо воспринимается и начальством, и всеми без исключения сотрудниками. Тем, кто способен и искренне стремится что-нибудь сделать в науке, тишина позволяет в срок выполнять план научно-исследовательских работ, а сверх того писать книги, научные статьи, готовить диссертации и работать по совместительству. Тишина позволяет сотрудникам добиваться успехов и получать за это квартальные и годовые премии и благодарности удовлетворенного руководства. Женщинам — к Восьмому марта, а мужчинам — к прочим торжественным датам, поскольку по присущей им неорганизованности собственным праздником они еще не обзавелись.

Остальные представители сплоченного коллектива любого научно-исследовательского института, разочарованные в своих научных способностях или никогда не очаровывавшиеся в отношении сего тонкого предмета, тоже обожают тихую жизнь. В тишине они исправно получают заработную плату, совершенствуют познания в спорте, заботятся о здоровье, охотно откликаются на профсоюзные мероприятия, выпускают стенные газеты и организуют проводы сотрудников на пенсию. В перерывах между этими увлекательными и полезными занятиями они считывают после машинки доклады по выполненным темам, размножают схемы и графики, подсчитывают итоги, отвозят в переплет отчеты и пишут на них красивые трафаретки с указанием номеров выполненных тем и результатов, сроков выполнения и участников работы.

За это они тоже получают премии и благодарности.

Бросить камень в тихую и устроенную жизнь института может только безумец. Это еще хуже, чем в известной притче о человеке, по недомыслию подпиливавшем сук, на котором он сидел. Ибо, по притче, он лишал опоры только самого себя. Здесь же страдали сотни простых, невинных, как новорожденные младенцы, научных работников.

Зиновий Ильич даже вспотел, когда представил себе, что коллектив института расколется на два, а то и три враждующих лагеря, которые будут бездумно обличать друг друга, безжалостно выворачивать глыбы пороков и камни недостатков, разыскиваемые всегда охотнее и легче, чем человеческие добродетели.

Как весеннее половодье, потекут реки, потоки, ручьи анонимных, персональных и групповых заявлений. Занятые, уважаемые люди будут до первых петухов просиживать в комиссиях, чтобы разобраться в ворохах бумаги, насыщенных отрицательными фактами. В институт налетят проверяющие. Будут по-хозяйски расхаживать по коридорам, комнатам и кабинетам. Настороженными, выискивающими глазами будут оглядывать всех и каждого, читать написанные не для них бумаги, требовать справки размером со скатерть стола для торжественных заседаний, прислушиваться к телефонным разговорам, засекать время прихода и ухода сотрудников и допытываться о проведенных мероприятиях по воспитанию коллектива.