Николай Кузаков - Красная волчица

У Степана побелел шрам на виске. Дмитрий смял в руках самокрутку.

— Да я за одну собаку всех этих нэпманов поставлю к стенке, — опустил кулак на стол Степан. — А ты, Василий, скажи, кому Ятока в город соболей переправляет? — спросил суховатым, недобрым голосом Степан.

— Я не знаю. Никому она не переправляла.

— Ты не хитри. Поди, поделиться деньжонками обещала.

У Василия кровь отлила от лица.

— Ты с ума сошел, Степан. Да где Ятока сейчас возьмет соболей?

— Значит, запас был.

— Не сделает она этого. Я говорил с ней. Не обманет она.

— А вот обманула. Вокруг пальца всех обвела. Да и с тобою мы еще разберемся.

Василий шел домой как потерянный: «Нет, Степан, врут на Ятоку, — думал он. — А если правда? Тогда кому верить? Нет, не может быть».

Урукча с Боковым сидели за столом.

— Давай, зятек, еще по махонькой, — предложил Боков. Выпили по чашке разведенного спирта, заели сырой печенкой.

— От Крохалева должен прийти человек, — сказал Боков. — Ты ему помоги взять у охотников соболей. Крохалев берет нас с тобой в пай. Письмо у меня от него есть, Степка шум поднимет, а мы тут ни при чем. Не брали соболей у охотников.

— Ох, хитрый ты, Григорий.

— На то и голова дана, чтобы думать.

— В соседний род надо сходить, — предложил Урукча. — Там много добрых охотников есть. Мы недалеко от них будем.

— Сходи. Спирт я приготовил. Шелку несколько тюков. Завтра вечером приходи с оленями, заберешь все.

Ольга Ивановна принесла сковородку жареного мяса, поставила на стол, брезгливо посмотрела на Урукчу и ушла в куть. Там присела у русской печи, смахнула слезу. Не могла она смириться с тем, что ее дочь, ее Капитолина, выходит замуж за этого старика.

— Капитолина что осень делать будет? — спросил Бокова Урукча.

— Со мной в тайгу пойдет.

— Сейчас где она?

— На вечерку ушла, дело-то молодое.

Генке с Капитолиной некуда деваться: дома родители, на улице морозно.

— Пойдем в баню, — предложил Генка. — У деда сегодня топили.

В бане темно, пахнет сыростью, прелыми листьями. Генка на скамейку поставил бутылку наливки, для закуски из кармана достал конфет.

— Уезжаешь завтра? — спросила Капитолина.

— Уезжаю.

Капитолина взяла бутылку и прямо из горлышка отпила несколько глотков.

— Ты же обещал на мне жениться. В город увезти. Как царицу нарядить…

— Обещал. Тогда ты не была невестой Урукчи.

— Сволочь ты, Генка. Вот Вася бы увез на край света. А ты насытился и в кусты.

— Так Васька здесь остается.

Капитолина опять отпила наливки из горлышка, уронила руки на колени, задумалась.

— Что это мы сегодня, как на похоронах, — проговорил Генка.

— И верно, похороны, — встрепенулась Капитолина. — Давай веселиться на моих похоронах.

У деда Корнея день в хлопотах: вычистил ружье, наточил нож и пальму, подремонтировал понягу, подштопал зипун.

Из кути вышла его жена Домна Мироновна, маленькая щупленькая старушка.

— А ты, Корнеюшка, куда снаряжаешься? — спросила она.

— Завтра в лес мужики идут. Забыла, что ли?

— Да где уж забыть-то. Пятьдесят лет тебя собирала. Потом ждала, вот в это окно все смотрела.

— Что тогда спрашиваешь? Наготове надо быть. Может, Захар возьмет меня с собой.

— Отходил ты свое.

— Добре мы с Захаром охотились. А ты что стоишь-то, старая?

— А что мне делать-то, Корнеюшка?

— Баню тони.

Из бани дед Корней пришел бодрой походкой, выпил ковш квасу, крякнул от удовольствия.

— Отдыхать ляжешь? — спросила Домна Мироновна.

— А то как же. Завтра рано вставать.

Дед Корней прошел в горницу и остановился в недоумении: пятьдесят лет перед уходом в тайгу он спал под образами. Исстари так повелось: охотник перед промыслом идет в баню смыть грехи и последнюю ночь спит один, чтобы перед тайгой предстать чистым. Разве только молодожены махнут на все рукой и под покровом ночи проведут часок-другой вместе.

— Где постель? — гаркнул старик.

— Я на кровати постелила.

— Или ты не знаешь, где мое место перед промыслом?

— Нетто к тебе грех-то еще пристать может?

Дед Корней тряхнул бородой.

— Дура-баба, тебе-то откуда знать, что ко мне пристать может.

Бросил он в передний угол медвежью шкуру, лег на нее и укрылся зипуном. Проснулся рано и чуть свет пришел на усадьбу Вороновых. Был он в зипуне, перетянутом ремнем, на боку нож, за плечами поняга, в руках пальма. В таком снаряжении и положено быть охотнику. Поздоровался, осмотрел поклажу на санях, хорошо ли увязана, и подошел к Захару Даниловичу.

— Возьми меня, буду кашеварить.

— В зимовье, паря, замерзнешь, — отвел взгляд Захар Данилович. Около тридцати лет они вместе уходили в тайгу. Теперь вместо деда шел Дмитрий.

— Мне бы хоть взглянуть на зверя, — вздохнул дед Корней.

— Что поделаешь, Корней Иванович. Скоро и мне идти в отставку.

У деда Корнея задрожали ресницы. Он что-то еще хотел сказать, но только мотнул головой.

— Не дело перед промыслом мокроту разводить, — остановил его Захар Данилович. — Трогай, Василий.

Дед Корней с Марией Семеновной проводили охотников за деревню до леса. Василий остановил лошадей и подошел к матери.

— Не хворай, мама.

— С богом, сынок, — Мария Семеновна перекрестила Василия. — Осторожней будь. Чулки теплые не забывай надевать.

— Не печалься, мама. — Василий шагнул к деду Корнею. — Бывай здоров, дедушка.

— Хорошего вам промысла.

Василий взял за повод лошадь, и обоз тронулся.

Когда охотники скрылись в лесу, Мария Семеновна вздохнула:

— Вот и улетели наши соколы.

— Мочи нет, а то бы следом пешком пошел, — сокрушался дед Корней.

…Неторопливым шагом отмеряет версты Василий, а над ним серой оленьей шкурой висит небо, лениво сыплет снежок, приглушая лесные звуки. По лесу мечется Малыш, обнюхивает следы белок и соболей, но найти зверьков не может: попрятались от непогоды. С косогора ветерок донес глухариный запах, бросился туда, но птицы с шумом поднялись и улетели. Вернулся Малыш, виновато посмотрел на Василия.

— Ничего, бывает, — успокоил его Василий. — Может, к вечеру подфартит.

Свернули к кедрачам. На широких ветках синими кусками лежит снег. Проваливаются ноги в багульник, будто пристают к земле. Тяжело идти. А куда ни посмотри — тайга. Ей тесно под серым куполом ненастного неба, уперлась в горизонт и вздыбилась темными горами.

Шумит, волнуется тайга. Она орлицей распласталась от седых Уральских хребтов до снежной Чукотки. Тайга. Не тебя ли зовут Сибирью? Сибирь! Уж больно ты крута характером. И все у тебя через меру. Если весна, так весна. Сыпанут апрельские дожди, размочат снега. Еще вчера вьюжило, а сегодня табунами диких оленей мчатся по падям ручьи. И глядишь, заворочалась река разъяренным зверем, ломает ядреные льдины, гонит их прочь. На десятки километров слышится грохот. Окажись здесь деревня, в щепы дома превратятся, точно через жернов пройдут.