Николай Кузаков - Красная волчица

— Чем занимался сегодня, Дормидонтович? — спросил Сему Максим.

— Можно сказать, ребята, на том свете побывал. — У Семы под белыми, выгоревшими бровями плутовато блеснули глаза.

— Что так?

— Плавал покосы смотреть. Возвращаюсь обратно. Разморило. Глаза сами закрываются, весло из рук падает. Два раза умывался, не помогает. Причалил к Ваниному островку. Я там когда-то балаган делал. Думаю, сосну в нем чуток и дальше. Наломал веток и только лег, как — слышу по дресве шаги. Кого это еще черт несет? Смотрю — медведь… Смотрит на меня, а у самого глаза ехидные. Мол, вот, Семен Дормидонтович, наконец-то я свеженины отведаю.

До сна ли — тут. Сердце тикает где-то под коленкою. Вот она, моя смертушка: ружье-то я в лодке оставил. А медведь облизывается.

Я беру горсть песка и — в морду. Пока он чухался, я шмыг мимо него на дерево. Медведь за мной. Я выше. Он за мной. Я на вершину. И он за мной на вершину. Я еще выше…

— Постой, Сема, упадешь. Выше вершины-то некуда, — заметил Максим.

— Мне там некогда было разбирать, где она кончается, — не моргнув, ответил Сема. — Медведь схватил меня за ичиг. Смотрю, не вырваться. Тогда я вцепился зубами ему в ухо. Взревел он от боли, и скатились мы на землю. Я за дерево. Медведь встал на дыбы, ходит вокруг, как человек.

— Ты бы его из-за дерева ножом в бок, — заметил Максим.

— Я забыл про нож. Ходим вокруг час, другой, Жара. Я весь взмок. А каково ему в шубе, на нем пена клочьями. Я еще прибавил шагу. Медведь остановился, покрутил головой и говорит: «Сема, давай отдохнем, у меня голова кругом пошла».

— Таки-сказал?

— Дословно произвел его слова.

Василий с Максимом смеялись до слез. А Сема шел серьезный.

— Дальше-то как было? — поинтересовался Максим.

— Медведь упал: солнечный удар у него приключился. А я в лодку и — бывай здоров.

— Ну и брехун ты, Дормидонтович.

Таежники — народ серьезный, с достоинством. Не любят они хвастунов и врунов. Соври раз — уличат, и на всю жизнь потеряешь их доверие, даже детей твоих за порядочных считать не будут. А вот Семе все прощалось. Умел он так сочинять истории, что смеху всегда много было, а его и других не оскорбляло. Послушать его дормидонтки приходили даже старики, а когда на улице встречали, кисет протягивали.

Пришли на пустырь, а здесь уже парни играли в лапту. Играли с азартом. Поглядеть на них приходили и пожилые мужчины. Постояв немного, сбрасывали-пиджаки и били лаптой по мячу, а потом бегали до устали, до самого вечера. В сумерки все разошлись.

Василий торопливо шагал по улице. «Придет сегодня Капитолина или нет?» — думал он. В прошлый раз ее не пустил отец. Поравнялся Василий с проулком. На углу в окружении парней стоял Генка Лавочник, прозванный так за то, что торговал в лавке своего деда, Трофима Пименовича Двухгривенного.

— В прошлый раз, когда я ездил в город, — хвастал Генка, — бабочка мне попала — огонь. Артистка.

— Да ну-у-у, — отозвались парни.

— Ох и кутнули мы с ней. Разделась она и давай на столе такие коленца выделывать, аж до сих пор дух захватывает.

— Голая?.. Врешь…

— Что мне врать-то. Деньги за это не платите.

Генка повернулся и увидел Василия. На его мясистом лице с кругленькими глазками отразилась досада, но он тут же сдвинул на затылок фуражку с лакированным козырьком и спросил:

— Табачок есть?

Василий протянул кисет.

— Пойдем с нами, — пригласил Генка. — У нас бутылочка есть.

— Некогда мне.

— В сельсовет собираешься? Степкину молитву слушать, — съехидничал Генка.

Похолодела темная синь в глазах Василия.

— А ты иди барыши от спичек подсчитывай, — уколол он Генку.

— Подсчитано, да только не долги. — Генка намекнул на то, что отец Василия был должником Трофима Пименовича.

— Ничего, придет время, мы тоже вам все подсчитаем.

— Это когда же? — усмехнулся Генка. — В красные рядишься, а сам капиталец Бокову помогаешь наживать. В зятья метишь.

Кровь прилила к лицу Василия.

— Ах ты, лавочник! — выдохнул Василий.

Генка на всякий случай отступил на шаг к ребятам, скрипнули его новые сапоги в гармошку.

— Драться и митинговать вы мастера. Осень подойдет— к деду в лавку поползете: без дроби-то белку не спромышляешь. А в Госторге у вас — шиш. Эх вы, голь перекатная, темнота беспросветная. А лезете туда же, Россией править. — Генка выплюнул папиросу. — Пошли, ребята. Что с ним толковать.

Парни ушли, а Василий стоял как оглушенный.

— Врешь ведь, гад, — тряхнул он головой. — Мы еще с тобой встретимся.

От реки с ружьем на плече поднимался учитель Поморов.

— Добрый вечер, Василий.

— Здравствуйте, Михаил Викторович. Откуда это с ружьем?

— У Белых скал соляные источники обследовал, — сухощавое лицо Поморова оживилось. — Там можно соляной завод открыть.

Василий слушал рассеянно, больше для приличия. Поморов это заметил.

— У тебя что-то случилось?

Василий передал разговор с Генкой.

— Этот торгаш говорит, что я помогаю наживать капитал Бокову.

— Правильно он говорит.

— Верно, я сдал немного пушнины Бокову. Так по нужде. Нужно было купить матери на платье, а отцу на штаны. А в Госторге ни куска материи. Боков только на пушнину продает.

— Все это так. Только мы полгода людей убеждали, чтобы они не шли к частнику. И многих убедили. А ты одним махом все дело испортил. За тобой к Бокову еще человек пятнадцать пошли. Он эту пушнину в город продал, хороший барыш взял. А мы остались ни с чем.

Василий кусал губы.

— Выходит, сплоховал я. По своим лупанул.

— Выходит, так. Ты пойми, Василий. Кругом разруха. Не хватает станков, сырья. Где мы это возьмем? Только, за границей. А на что? На золото, пушнину. В прошлом году мы продали пушнину на пятьдесят два миллиона рублей. Купили на это оборудование для фабрик и заводов. Но это капля. Мы бы могли пушнины дать государству в два-три раза больше, если бы такие охотники, как ты, не шли к частнику.

— Так прогнать этих купчишек, чтоб не морочили голову.

— Ты вот насчет головы заговорил, — дружелюбно продолжал Поморов. — Нам-то ее и надо в исправности держать, тогда никто не заморочит. Если в этом году охотники не понесут пушнину к Бокову и Трофиму Пименовичу, то мы их наполовину победили. Государство им откажет в ссуде, а наш союз «Красный охотник» и Госторг получат двойную ссуду. На эти деньги мы приобретем все, что надо охотникам для будущего сезона. Тогда они не пойдут к Бокову. А какая может быть торговля без покупателя? Вот и конец, как ты говоришь, купчишкам.

Василий, опустив голову, молчал.

— В прошлом году ты помог им продлить жизнь, — продолжал Поморов. В этом году от тебя тоже многое будет зависеть. У них мануфактура есть, а у нас нет.

— В шкуре ходить буду, но меня шиш теперь заманишь!