Бронюс Радзявичюс - Большаки на рассвете

Иногда в самый разгар поисков Юзукас хватает чесалку и начинает рубить тонкие, струящиеся сквозь щели кудельки солнечных лучей. В их свете дрожат тысячи золотых пылинок. «Как живые», — удивляется Юзукас. Такие же пылинки он видел под микроскопом у двоюродного брата. И обрываются эти лучи со звоном, как натянутые струны. Разрубит, а они тут же соединяются снова и снова. Хозяйка много раз заставала его врасплох: стоит весь в пыли, едва дышит и машет своим «мечом». Ну и доставалось же ему на орехи! Потому-то он все жмется к маленькому оконцу и следит за тем, как на холмах пасут скотину Константас с женой. Если они домой не спешат, он снова принимается за работу. Через оконце видны кусты сирени, в которых неистово чирикают воробьи, слышен свист ветра. Юзукас ходит вокруг дымохода, жадно вдыхает запах сажи и кострики. А порой часами не сводит глаз с ласточкиных гнезд, прилепившихся к стрехе, — как прочно и красиво они сработаны, какие они удобные и мягкие… Почти касаясь его лица, проносятся прыткие ласточки и о чем-то щебечут на своем языке, побаиваются его, как огромного черного кота… Если бы не страх, что его застанет здесь хозяйка, Юзукас и не уходил бы отсюда.

Совсем другие вещи находит он на своей половине чердака. Это сверкающие карнизы, медные трубы, старые пуговицы с какого-то мундира, примус, диван, ободранные кресла, шляпки, перчатки, платья, ридикюли, туфельки на высоком каблуке, разношенные ногами его матери.

В овин Визгирды привезли молотилку. Слетелись туда все деревенские мальчишки. С самого утра не смолкает их гомон. Только и слышно: «Мощность, цилиндры, дизель…» Сдвинув набекрень шапку, распахнув пиджачок, шныряет среди них и Юзукас Даукинтис.

— Вылитый отец, — говорит, глядя на него, Константас.

Раздувая порыжелые усы, хлопочет в овине и другой дядя Юзукаса, Казимерас, смотрит, в порядке ли весы, какие есть гири, с какого сеновала начать.

— Тебе чего здесь надо? — спрашивает Казимерас Юзукаса. — Иди домой.

— Еще чего!..

Юзукас проводит пальцем по черной, покрытой пылью поверхности мотора, где отлиты металлические буквы WT. Что они означают?

Двоюродный брат Юзукаса, сын Казимераса Альгимантас, выжал двухпудовую гирю и стоит теперь, окруженный всеми.

— Дай и я попробую.

— Нет, надорвешься.

Юзукас чувствует такой прилив сил, что, кажется, горы свернет.

Визгирденок вертится возле мотора, шарит глазами — что бы стащить.

— Выжми эту, — говорит Юзукасу Аугустас Кайнорюс и подкатывает к нему гирю.

Отец его возится с мотором. Аугустас, тот словно из какой-нибудь легенды — голыми руками загнал овчарку Каушпедаса в конуру, а потом, как она ни скулила, вытащил ее оттуда за цепь. Об этом мужики и толковали сейчас.

— Главное не бояться, — рассуждает Константас. — Если хоть чуточку себя выдашь… если только пес почует, что трусишь, накинется — и конец тебе… прыгнет на шею, загрызет.

— Может, оно и так, — соглашается Казимерас — Но что с того? Одно дело знать, другое — уметь.

Константас любит поучать и наставлять. Он старается все понять. Знания заменяют ему смелость, способности — все. Вот и сейчас он крутится среди мужиков, каждому совет дает, каждого окликает.

— Эй, ты, осторожнее! Смотри, обвалится, ногу придавит, — слышится его голос.

Аугустас играет гирями. Тот самый Аугустас, который самых норовистых лошадей укрощает; который нагишом влетает в воду, распугивая стайку купальщиц, только что вязавшую снопы; который, несколько раз перевернувшись в воздухе, ныряет в реку с самого высокого обрыва; Аугустас, который выше всех взлетает на качелях в сосняке Мильджюса.

— А вдруг сломаются?.. Вдруг поскользнешься?.. Попробуй удержись! — воскликнул однажды Юзукас, стоя на опушке леса и глядя, как высоко мелькает над елями голова Аугустаса. Да, так, как Аугустас, никто не может. При одной мысли о качелях у Юзукаса дух захватывает. Сколько ему еще поглядывать на стершиеся заклепки, сколько прикидывать, прочны ли они, и замирать от страха: если сломаются, умрешь на месте. Только Аугустасу все нипочем: слова не скажет, вскочит на качели, раскачается и взмоет вверх. Юзукас не раз, ежась от страха, забирался на качели, но раскачать их так, чтобы перекувырнуться в воздухе, не мог. Ничего не попишешь, надо прямо признаться: смелости у него мало.

Да и силенок не ахти сколько, как он сейчас убедился. Легкие гири, и те едва выжимает.

— Надорвешься, — говорит Константас. — Силы-то кот наплакал.

Юзукас уносит гирю за овин и там, из последних сил, вступает с ней в поединок. Но ничего не выходит. Какой же он слабак! От ярости он принимается пинать ногами сосенки. Если бы мог, с корнем бы их повыдирал.

А там, в овине, звенят смех и голоса… Все встали в кружок, смотрят, как двухпудовая гиря подрагивает в руке Аугустаса. Сам он красный, вены вздулись. Бух! И свинцовая груша падает на землю.

— На, пощупай, — показывает мускулы Аугустас. — Как кость, как железо.

Визгирденок все еще вертится возле мотора.

Поглаживая нагретую гирю, Юзукас вдруг ловит на себе взгляд Аугустаса. Глаза у него стального оттенка, искры так и сверкают в них.

— Не вешай носа, — говорит Аугустас. — Придет и твое время. Маленький я тоже такой был.

— Правда?

Юзукас поворачивает козырек шапки к Аугустасу.

— Немец, — смеется кто-то.

— Ладно, могу и немцем побыть. Прячьтесь.

— Да иди ты, бирюк! Скиландис — вот ты кто.

— Плохой ты человек, Визгирда.

— Заткнись, кому сказано! Молчи, когда я говорю. Держи язык за зубами! — бросает Юзукас фразы, которые слышал от отца.

Не поднимая головы, трудится Кайнорюс, неторопливый, с цепкими руками. Что ни слово — то «знате, знате». Это «знате», как шуршание папиросной бумаги, как пламя немецкой зажигалки, которую он то и дело достает из кармана домотканого пиджака. За это его и прозвали Знате.

Ему нет никакого дела до силищи сына, он не слышит, как стрекочет в овине бойкая, черноглазая дочка Фелиция, которую тискают и лапают все, кому не лень.

Иногда к мальчишкам подкрадывается угрюмая Криступене с изогнутым, как совиный клюв, носом. Шаркает своими ботинками — шарк, шарк.

— Где ведро? Где вода? Я им покажу! Они у меня быстро остынут! А ты чего здесь околачиваешься? — кричит она на пасынка и забирается на сеновал. Бесенок, сущий бесенок.

В другом конце овина смеется Фелиция.

— Гогочет, словно ее раздели, — говорит верзила Аполинарас, глядя, как Фелиция вытряхивает из-за пазухи полову. Грудь у нее высокая и полная. Фелиция ловит взгляд Аполинараса, поднимает глаза. С минуту она смотрит на него не то пытливо, не то призывно. Лицо у нее распаренное, зрачки большие, темные волосы рассыпаны по плечам. Потом она снова отдается упоительному безумию смеха.