Михаил Стельмах - Над Черемошем

Песню гуцулов у озерка услышали Сенчук и Нестеренко.

— Доброе утро, молодцы!

— Доброе утро, пане товарищ!

— А не выкинуть ли предпоследнее слово? — смеется Григорий.

— Можно и выкинуть! — парни кивают головами.

— Песни знаете?

— Ага, товарищ… пане… или уж выкинем последнее слово? — Смуглый красавец Василь Букачук весело смотрит прямо в глаза Григорию.

— Можно и выкинуть, — с лукавой улыбкой соглашается тот. — Какие же вы песни знаете?

— Какую скажете.

— Про полонину споете?

— Ага!

Парни переглянулись, сосредоточенно пошептались, выпрямились, и обветренные голоса покатили к Черемошу грациозную коломыйку:

Григорий Нестеренко слушал коломыйку, широко раскрыв глаза.

— Философия! — удивленно вырвалось у него, когда мелодия потонула в кипении реки.

— Философия? — удивляется Василь. — Это значит — славно, красиво? — доверчиво спрашивает он у агронома.

— Славно, славно, парень!.. А про Черногору знаете?

— Как не знать!

Парни снова пошептались, и снова зазвенела песня:

— Не родит нам Черногора ни рожь, ни пшеницу! — Григорий еще с увлечением повторяет эти слова, а сам уже хмурится и оборачивается к Черногоре, холодно сверкающей вдали, на пороге поднебесья. — Будешь, Черногора, будете, широкие Карпаты, кормить своих сыновей хлебом!

Лесорубы пожимают плечами, пересмеиваются, потом Василь говорит словами своих отцов и дедов:

— С тех пор, как стоит мир и светит солнце, гуцул ни разу хлеба не наелся. Такая уж у гуцула земля, бедная, как нищенка. Как послал господь бог исконную бедность на карпатские горы, так и не отстает она от нас, как смерть от человека, не отстает, да и все как было по-старому, так и есть!

— Будет по-новому! Наестся гуцул хлеба, и бедная земля его наберется сил, зашумит зерно, как ливень. Невиданные стада покроют черногорские полонины. — У Григория по-молодецки раздались плечи, а брови упрямо сошлись над переносицей. Он как-то сразу похорошел, вырос: это в нем заговорило его дело, его мечта.

— Хорошо говорите. Вы, верно, пан учитель? — спрашивает Василь и сразу же спохватывается: — Предпоследнее-то слово выкинуть, что ли?

— Выкинь и последнее.

— Товарищ Григорий Иванович — институтский агроном, — с уважением объясняет Микола Сенчук.

— В высоком институте учился товарищ! — удивляется Василь.

— Учился и окончил, — гордо говорит Сенчук, словно это он получил такое высокое образование.

Подбежал Петрик и остановился, прислушиваясь к словам взрослых.

— А ты грамоту знаешь? — спрашивает Григорий Василя.

— Знаю, как же! — гордо отвечает тот.

— Что умеешь?

— Что? Читать умею, расписываться тоже. Не очень ровно, однако умею. — И очень удивляется, когда все, даже Петрик, смеются над ним.

— Ах ты, баловник! А ну, с глаз долой! — прикрикнул Василь на брата, и тот белым камешком покатился по дороге, через лога и полянки, то и дело оборачивая к брату свое смеющееся лицо.

— Учиться надо, парень… А еще какие коломыйки знаешь?

— Какие скажете. — И он, наморщив лоб, запел:

— И про любовь знаешь?

— И про любовь.

— Ну, а про врагов? — все больше удивляясь, спрашивал Григорий.

— Сейчас вспомню.

Василь кивнул Ивану, парни отвернулись, пошептались и, взглянув на Григория, запели:

— Может, вы сами и сочиняете их? — спросил в полном изумлении Григорий.

— А кто же за нас сочинит? — в свою очередь изумились парни. — Скажите, а что вы у озера делаете? И зачем вспахали вон тот клин?

— Хотим, чтобы в этой низинке хлеб заколосился.

— В этой низине? Ой, ой! — Василь и Иван покачали головами. — Да ведь тут, будь оно неладно, и бурьян не растет, а зерно вы и подавно даром загубите. Хоть пальцы грызите, все равно ничего не выйдет.

— Выйдет, ребята. Мы обновим почву в этой низине.

— Обновите?

— Видите озерко?

— Как не видеть? А зачем вы ведете к нему рукав от Черемоша? Поить будете?

— Товарищ агроном знает, зачем, — с достоинством проговорил Сенчук. — В пору паводка и дождей река начисто сносит с гор лучшую землю и… как его?.. гумус?

— Гумус, — кивнул Григорий.

— Вот-вот, гумус. А мы по этому рукаву и отведем частицу его в озерко. Сделаем водоотстойник, а потом удобрим низину илом, чтоб уродились и озимые и яровые. На вспаханной делянке мы уже сделали пробу.

— Высокая наука! — изумляется Василь. — И что же из нее выйдет?

— Высокий урожай и… новые песни. Сочините тогда?

— Ага! — одновременно отвечают гуцулы, недоверчиво осматривая и низину и золотое озерко, усеянное по берегам розовыми ромашками.

— Чтобы на таком черством клочке что-нибудь выросло? — сомневается Василь. — И кто будет подымать этот клин?

— Колхоз.

— Колхоз? Какой?

— Ваш, Гринявский, — отвечает Нестеренко.

— Да ведь его же нету еще?

— Так будет.

— Свет мой бедный! Дитя еще и не родилось, а ему уже со всех гор приданое собирают.

— А все для того, чтобы ты, Василь, сказал потом: не бедный, а щедрый свет мой, зажиточно живется на этом свете! Так гуцулы говорят?

— Так, товарищ институтский агроном!

— Предпоследнее слово можно выкинуть.

— А чести от того не уменьшится?

— Вот этого уж не знаю.

— А кто же будет знать?

— Люди.

— Дядя Микола, как там, в селе? — спрашивает Василь, втайне надеясь узнать что-нибудь о своей Мариечке.

— В селе все кипит. Те, кому жилось кисло да солоно, кто мозолистыми руками на кулешу [17] Кулеша — мамалыга. зарабатывал, думают, как бы соединить эти руки да взяться за работу сообща. Не будь врага да ядовитых языков, зажили бы мы в Гринявке совсем по-новому. А еще новость, — спокойно продолжает Сенчук, — наши люди поедут в восточные области Украины, а кое-кто и в Россию — поглядеть на колхозное житье-бытье, чтоб новая наука в сердце запала.

— И кто же поедет? — встрепенулся Василь.

— Сегодня собрание скажет. Ты не опасайся, Мариечку люди выберут.

— С какой это стати мне опасаться? — растерялся Василь. — И что мне за дело до Мариечки?.. А когда выборные поедут?