Александр Кутепов - Знойное лето

— Слушай, Натаха, — заволновался Антон. — Может того… В Сибирь вместе махнем.

— С тобой что ли? — Наташа по-отцовски усмехнулась.

— А что?! Я такой… Ну их всех, пускай сами тут разбираются, кто кому должен.

— Глупый ты, Антошка, — уже засмеялась Наташа. — Пошла я.

— Так и я пошел! — обрадовался Антон. — Нам же по дороге…

Ветер качает и качает фонарь. Деревне полагалось бы спать уже, но она тихо бурлит. У кого-то не хватило терпения дождаться завтрашнего дня, когда в лесу будет общее гуляние с музыкой и концертом. На краю деревни наяривает гармонь и нестройные голоса поют частушки-нескладушки.

Не спится и Кузину. Уже лег, правда, но проворочался с час, поднялся, оделся, вышел на улицу и пошел походкой праздного гуляющего человека. Внешне спокоен, а внутри клокочет.

Он обижен на Волошина — за резкость выступления на собрании, за оправдание выходок Журавлева. После собрания Волошин не поговорил наедине, хоть и было о чем, а сразу ушел с агрономом. О чем они теперь толкуют? Какие оценки дают ему и какие планы составляют? Или все иначе? Волошин внушает молодому секретарю, что надо умело поддерживать авторитет председателя?..

Сегодня Кузину по-настоящему стало обидно за себя. За все. Постоянную нервотрепку, круговерть забот, частые попреки и редкую похвалу, да и то адресуемую не ему лично, а всему колхозу. Светлым праздником за последние годы был только один месяц. Однажды Захару Петровичу по секрету сказали, что есть намерение выдвинуть его. После месяца сладко-томительного ожидания где-то что-то не сработало, и начальником управления сельского хозяйства взяли председателя соседнего колхоза…

Из темноты неожиданно возник понурый и растерянный Григорий Козелков.

— Я уж с ног сбился, — заговорил с облегчением Григорий. — Туда-сюда, нет председателя, пропал.

— Чего тебе? — Кузин поморщился.

— Как чего? Это же, откровенно выражаясь… Не в ту позицию вы, Захар Петрович, встали, — высказал Григорий свои соображения. — Надо было на успехи нажимать и каяться. Виноват, мол, упускал, больше такого не повторится. Стратегическая ошибка у нас получилась. Я специально во время доклада за Волошиным наблюдал. У него же все на лице написано было! Сперва ничего, а потом давай брови сводить, подбородок чесать. Под конец почернел весь. Надо было, Захар Петрович, изредка поглядывать на него и поправки делать.

— Уйди, Гришка, без тебя тошно, — тоскливо и отрешенно попросил Кузин. Это испугало Козелкова, привыкшего в любой ситуации быть поддержкой и опорой председателя.

— А куда я пойду? Кто меня ждет? — со злостью и горечью спросил Козелков.

— Не знаю, — Захар Петрович пожал плечами. — Слышал, что на собрании сказано было? Гнать тебя из конторы как бесполезную единицу. И вредную.

— Опять и клуб, старух в хор собирать?

— Можно и к Журавлеву. Это ему как раз будет — воспитывать… Ладно, Гришка, ступай, дай одному побыть. Гул какой-то у меня в голове.

— Захар Петрович, — умоляюще воскликнул Козелков.

— Ступай! Найду тебе работу.

— Я же верой и правдой, — засиял Козелков.

— Сгинь! — закричал Кузин.

Захар Петрович еще прошелся улицей, остановился у какого-то дома, сел на скамейку, уперся взглядом в пустую темноту. С болью подумалось ему, что вон какая большая деревня Журавли, но по душам поговорить не с кем. Раньше был Иван. Стучись к нему в ночь-полночь и жалься. Повертит головой, пофыркает, пощурит глаза и скажет определенно: с глупостью ты пришел или дельное что принес.

Вспомнив об этом, Кузин поднялся и торопливо зашагал в тот край деревни, где стоит журавлевский дом. А зачем пошел — Захар Петрович этого еще не знал.

Журавлевский дом темен и тих. Уняв сердце от быстрой ходьбы, Захар Петрович подошел к окошку, негромко постучал в раму. Почти тут же, будто его ждали, к стеклу прилипло лицо Ивана Михайловича.

— Ты, Захар? — донесся его глухой голос.

— Я… Выйди, Иван, посидим…

Журавлев вышел, на ходу застегивая рубаху. Сел на скамейку подле Кузина, привычно достал папиросы. Оба закурили и начали старательно, словно это сейчас наиважнейшее дело, глотать горький дым.

— Ты, Захар, не майся, — сказал Журавлев. — Ты не молчи. Кипишь ведь, пар от тебя идет.

— Чего ты меня уговариваешь?.. Волошин уехал, не знаешь?

— Уехал. Забегал недавно Сергей. Розовый, как из бани. Пропарил его Волошин за наши с тобой страдания. Дал жару, елки зеленые!

— Доволен ты, как вижу, — заметил Кузин. — Строг Захар, сам не спит, другим не велит… Бей его под дых за это, вали с ног и топчи.

— Я-то думал, дошло до тебя, — удивился Иван Михайлович. — Вон какую боль нынче люди выплеснули. И не о личном! Твоего никто не отнимает, заслуги помним. Но сильно обидно нам, что другим ты стал, Захар. Раньше ты как говорил? Мы сделали! Теперь ногами стучишь, кулаком в грудь колотишь. Я сделал, я внедрил, я подхватил! Мы, выходит, в стороне стоим и смотрим, как ты пуп надрываешь. Так?

— У тебя, Иван, одни крайности.

— Ты человека перестал замечать, — жестко отрезал Журавлев. — Вот тебе самая крайняя крайность. Дальше некуда.

— А это не помнишь, — чуть не шепотом спросил Захар Петрович, — как Кузин все на лету подхватывал? Где-то еще только разговор идет, а я уже внедряю, в газетах пишут, народ за опытом едет. Забыл? Кто дочь твою на такую вершину поднял? Тоже не помнишь?

— За Наталью на тебе особая вина. На всю жизнь девчонке метку оставил.

— Уговори ее, Иван, чтоб не уходила с фермы. Об авторитете колхоза надо думать.

— И дальше народу очки втирать?

У Кузина в запасе еще один козырь.

— Один я так делаю, да? — спрашивает он.

— Делали, — поправил Иван Михайлович. — Только другие-то давно от звона опомнились, а ты все на колокольне сидишь, выглядываешь, в какой колокол ударить.

— Вон ты как заговорил? — протянул Кузин.

— Да, так, иначе не могу. Один раз ты уже предлагал из партии меня исключить. Искривление линии обнаружил. Вспомни-ка! Я-то, Захар, прямо иду, а ты заблудился. Звонарь ты, Захар!

Последние слова Журавлеву пришлось кричать, так как Кузин уже уходил — обиженный, непонятый, осрамленный, разгневанный и жалкий.

Весна незаметно переходила в лето. День стал жарок и долог. Быстро загустела зелень на полях, но столь же скоро и сникла без дождя. Объезжая через день Мокрый угол, Иван Михайлович тяжко вздыхал, глядя на квелые всходы. В деревню возвращался угрюмый, злой. Ехал к ребятам на машинный двор. Те тоже без настроения и охоты копаются у комбайнов, прибирают посевной инвентарь. По вечерам они тоже, то один, то другой, наведываются на свои поля.

Но в первых числах июня в погоде наметился перелом. Сперва протащились по небу реденькие облака, но скоро загустели, потемнели. Звонко и раскатисто ударил гром, встряхнул тучи и они осыпались буйным ливнем. Все на земле воспрянуло, задышало, заторопилось расти. Люди тоже как бы обновились. В лицах и словах приветливость, на разговор каждый идет охотно. Воспользовавшись этим, Иван Михайлович в конце недели предложил ребятам с пользой занять выходные.