Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты

Машка бежит в дом, к маме, добывает хлеба и косточек, кормит (с моей помощью) собаку. А через пять минут я слышу ее полупросительный, полутребовательный голос:

– Дружок, уходи! Я тебя боюсь.

20.9.59. Разлив.

Похоже, что наступает бабье лето. С утра – солнышко, листики в саду не шелохнутся, на небе – одно крохотное заблудившееся облачко. И все-таки уже осень. Воскресенье, хороший день, а на дачах стоит грустная тишина. И – холодно. В комнате у меня 8 градусов, а ночью, говорят, на дворе было плюс два.

Вчера папа и Маша бродили часа два в лесу. Набрали половину Машиной корзинки всякой разночинной грибной мелочи: моховичков, сыроежек, лисичек, горькушек. Дошли до Тарховки. Маша, конечно, устала здорово, но – молодец! – держалась, не хныкала.

В Тарховке на вокзале видели настоящего грибника – в больших сапогах, с большой корзиной. В корзине – белые, красные, подберезовики…

Машка, которая никогда не видела таких богатств, глаза разинула. Оказывается, этот дядя ходил на ту сторону озера, за шалаш Ленина. Нам с Машкой такие походы пока и не снились.

. . . . .

Третьего дня шли с Машей на телефон, навстречу едет парень на велосипеде.

– Похож на тебя, Алеша, – говорит Машка.

– Чем же он похож?

– В таких штанах, как у тебя.

Взглянула на меня лукавыми глазенками, улыбнулась.

– Правда, похож!..

. . . . .

Упала проехалась ладошками по мокрому зернистому песку и не заплакала. Она вообще редко плачет в таких случаях, то есть когда ей больно, когда упадет, ушибется, оцарапается.

Плачет, навзрыд рыдает, когда обмануты бывают ее надежды и ожидания: обещали пойти собирать опенки и не пошли, отменили; хотели кормить уток (или Дружка) и вдруг говорят: нельзя, поздно.

– Нет! Нет! Не по-о-о-оздно! – кричит она сквозь рыдания, и слезы капают – и на платье, и на передник, и на пол.

. . . . .

Недавно мама рассказывала Маше о чем-то, что случилось еще до Машиного рождения.

– Мы с папочкой жили тогда в Комарове.

– А я?

– А тебя тогда еще не было.

– А где я была?

– Тебя вообще не было.

– Как не было? А где я была?

Что скажешь ей и как объяснишь, когда и для меня, взрослого и даже уже очень немолодого человека, это чудо.

. . . . .

Вчера поздно вечером получили телеграмму от бабушки: выехала! А сегодня утром, только что, пришла от нее телеграмма из Сухуми. Ждем 24-го.

22.9.59.

Все утро Машка в своем зеленом фрицевском пальтишке играла во дворе. Пошел дождь. Машка скандалит с Минзамал, рвется в дом, а та предлагает ей играть «в колидоре», то есть на веранде.

Сейчас выходил к ней во двор. Очень ей скучно, конечно. Вижу – идет под дождем, что-то несет в руке.

– Что это?

– Листик, еще хочу такой найти.

И показывает желтый кленовый лист.

Отвел ее на веранду, напомнил, что она давно не каталась на велосипеде. Стала кататься, увлеклась, но тут папа заявил, что ему надо идти работать.

– Не надо! Не надо работать!

И столько мольбы, столько любви и нежности в этом возгласе! А все-таки пришлось уйти.

. . . . .

Много говорил ей о бабушке. Сказал, что бабушка хорошая, добрая, но – строгая. Пытаемся заранее «поднять бабушкин авторитет». Конечно, если бабушка сама не проявит усилий, – ничего не получится. Авторитет не присваивается как звание.

. . . . .

Утро сегодня сказочное, настоящее бабьелетнее. Делал гимнастику во дворе, на солнце. Машка тут же играла, мыла песком посуду.

Очень низко пролетел самолет ПО-2. Так низко, что даже красные звезды на крыльях видны были.

– Видела? – спрашиваю у Маши.

Стоит, задрав головенку.

– Да. А куда он полетел?

– В Ленинград.

– А где у него Ленинград?

– Что значит «где у него»? Ленинград – вот там.

– Там?! Ленинград?!! Там уборная!..

24.9.59.

Мама в городе. Уже второй день.

Вечером сижу у себя в комнате. Работаю. Слышу, Машка плачет, заливается. Прихожу:

– Что с тобой?

Показывает (из кроватки) на мамину тахту и сквозь горькие слезы говорит:

– Маша сидела вот здесь и шила Люсе красивое платье. О-о-о! Маша вот здесь Люсе красивое платье шила! Очень красивое! Вот здесь Маша сидела…

Это было повторено сто раз по меньшей мере.

Не мог понять: в чем дело?

Минзамал говорит: по матери скучает.

Неужели этот образ – «мама шьет Люсе красивое платье» – вызывает приступ тоски и безутешные слезы?!

А Люся – это всего лишь крохотная целлулоидная куколка…

. . . . .

Чтобы не волновать и не возбуждать Машку, мы говорили ей, что бабушка приедет завтра. А бабушка приехала вчера, около двенадцати часов ночи.

Маша, конечно, спала, а бабушка могла только поцеловать ее сонную и полюбоваться, как Машка, тоже не просыпаясь, сидит на горшке.

А сегодня утром они встретились. Говорят, Машка минуту дичилась, конфузилась, а когда я вышел к ним, она уже освоилась и не отходила от бабушки. Очень ей нравилось произносить слово «бабушка» и обращаться к ней:

– Бабушка, у меня задик чешется. Бабушка, у меня вот здесь чешется. А теперь вот здесь.

И бабушка с удовольствием чесала – и задик, и щечку, и за ушком.

. . . . .

Дал ей конфету «Сливовая». Развернула ее, радостно взвизгнула:

– Ой! Ты помнишь? Я сидела на большом стуле и именно такую конфету ела!

28.9.59. Ленинград.

Уже второй день в Ленинграде.

Вчера я сказал ей, что завтра мамочкин день рождения. И мы ей подарим конфеты.

– А мне?

– Ты уже свое получила. Твой день рождения уже был.

Утром сегодня обращается к матери:

– Мама, сегодня день рождения твой?

– Да, – говорит мама.

– Я тебе много, много конфет подарю.

– Когда, Машенька?

– Когда? Когда ты в школу пойдешь.

30.9.59.

После обеда мы с Машей ходили на прогулку. Собственно, у меня была цель: нужно было отправить заказное письмо.

Сказал, что пойдем на почту.

– А где тут почта?

– Тут почта есть близко и есть подальше. Тут, в общем, много почт. И ящиков много.

И сразу посыпались вопросы: что? зачем? почему? какие ящики?

Ящиков действительно оказалось очень много. Они на каждом шагу. Так, считая ящики, мы дошли с ней до одной почты – на улице Мира и до другой – на улице Воскова. По пути, на площади у аптеки, кормили голубей.

Видели храброго кровельщика, который висел под самой крышей шестиэтажного дома. Видели, как ему на веревке подавали туда гвозди и какие-то крюки. Вешали водосточную трубу. Светлую, некрашеную, цинковую.

Конечно, целый водопад вопросов. Зачем дядя висит наверху? Что делает? Зачем труба? Почему гвоздики на веревке висят?

На почте я стоял в очереди. Машка вела себя довольно шумно. Вертелась, поминутно задавала вопросы. Пришлось одернуть, замечание сделать.

Да, вопросами (особенно во время прогулки) она одолевает нас, не давая передышки.