Александр Шеллер-Михайлов - Гнилые болота

— Не Богъ знаетъ, какія деньги! Я буду вамъ помогать, буду…

— Вы?.. Нѣтъ, вашъ планъ никуда не годится, — съ улыбкой прервалъ ее отецъ и вспомнилъ, что кто-то говорилъ ему о прекрасномъ воспитаніи дѣтей въ иностранной N-ской школѣ. Рѣшились толконуться туда, и черезъ мѣсяцъ я поступилъ въ училище. Вступилъ я въ него съ глубочайшимъ отвращеніемъ къ наукѣ. «И на что нужна эта проклятая наука, — думалось мнѣ,- какое мнѣ дѣло до сравнительной степени именъ прилагательныхъ и до страдательнаго залога?»

Училище находилось въ центрѣ города, ходить туда изъ Измайловскаго полка было далеко, и отцу пришлось нанять квартиру поближе. Новая квартира была дороже старой, плата въ училище тоже была значительна, все это не остановило и не смутило отца, получавшаго 16 рублей 64 копейки серебромъ мѣсячнаго жалованья, изъ котораго дѣлались вычоты за разныя пропажи.

— Теперь надо, Соня, намъ работать, — говорилъ онъ:- полно жить для себя.

Онъ воображалъ, что они когда-нибудь жили для себя.

— Что-жъ, Вася, за мной дѣло не станетъ, были бы заказы, — отвѣчала матушка.

И вотъ два человѣка принялись трудиться, не разгибая спины, чтобы вырастить одного.

Отецъ въ свободные дни прилежно занимался столярною работою, дѣлалъ на продажу бритвенные ящики, клѣтки и другія мелкія вещи. Мать шила. Помню я до сихъ поръ, какъ въ темные зимніе вечера, когда я, бывало, окончивъ уроки, усну на своей постелькѣ, а она еще все сидитъ и и шьетъ, спокойная, безмятежная. Какъ я любилъ ея кроткое, худенькое личико; какъ тихъ былъ ея поцѣлуй, какъ она, сложивъ работу и уходя спать, на цыпочкахъ подходила ко мнѣ, крестила меня и тихо, осторожно прижимала свои горячія губы къ моей дѣтской головкѣ. Часто не спалъ я въ эти минуты и только оттого не отвѣчалъ поцѣлуями на ея поцѣлуй, чтобы не дать ей повода думать, что она неосторожно разбудила меня, или что я не сплю отъ нездоровья; я жмурилъ глаза, притворялся спящимъ и чувствовалъ, что она стоитъ надо мною, заслонивъ свѣчу рукой, и долго, долго любуется моимъ лицомъ. О, святыя, благодатныя мгновенья, полныя кроткой материнской любви! не вы ли сдѣлали меня лучшимъ, чѣмъ я былъ? не вашъ ли свѣтъ запалъ въ мою душу и навсегда согрѣлъ научилъ любить все достойное любви и прощать недостатки людей, никогда не вѣдавшихъ ея благотворнаго вліянія?

Въ одно сентябрьское утро меня разбудили ранѣе обыкновеннаго. Мнѣ было приготовлено чистое бѣлье и тщательно вычищенныя курточка и брючки. Когда я одѣлся, матушка заботливо сняла съ моего платья нѣсколько пушинокъ, приставшихъ къ нему, напомадила и начала приглаживать мои волосы, что въ другое время обыкновенно дѣлалъ я самъ.

— Не очень охорашивай его, Соня, не на балъ ѣдетъ, — замѣтилъ отецъ.

Мы напились чаю и стали собираться идти въ школу.

— Я думаю, еще слишкомъ рано, — сказалъ отецъ, глядя на часы.

— Мы сперва въ церковь зайдемъ, — отвѣчала матушка.

— Ну, это твое дѣло; если такъ нужно, то заходи.

Я и матушка пошли. По дорогѣ зашли въ храмъ, поставили свѣчу свв. Козьмѣ и Демьяну, матушка помолилась, я разсѣянно приложился къ иконѣ и мысленно былъ въ училищѣ, куда черезъ нѣсколько минутъ попалъ и въ самомъ дѣлѣ.

Въ узкомъ коридорѣ большого каменнаго зданія, гдѣ помѣщалась школа, шумѣли и суетились толпы воспитанниковъ всѣхъ возрастовъ, сословій и вѣроисповѣданій. Пробравшись не безъ труда и толчковъ сквозь пеструю массу мелкаго народа, отцовъ еще существующаго поколѣнія, мы вошли въ пріемную комнату. Матушка подошла со мною къ директору училища, сидѣвшему за большимъ письменныхъ столомъ, около котораго съ газетами и книгами въ рукахъ сидѣли и стояли учителя: въ училищѣ имъ и счету не было. Директоръ, г. Сарторіусъ, вѣжливо раскланялся съ матушкою и заговорилъ съ нею по-нѣмецки; она объясняла, что не говоритъ на этомъ языкѣ; директоръ поспѣшилъ объясниться по-французски, коверкая каждое слово и выговаривая je, какъ we.

— Вы поступаете въ младшій классъ, — обратился онъ со мнѣ.

Въ эту минуту раздался рѣзкій, продолжительный звонъ колокольчика. Я вздрогнулъ.

— Теперь пора въ классъ, — сказалъ директоръ.

Я наскоро простился съ матушкою и пошелъ за Сарторіусомъ. Пройдя длинный коридоръ и завернувъ за уголъ, мы подошли къ дверямъ со стеклами. Школьный служитель, Schumiener, исправлявшій въ числѣ другихъ обязанностей и обязанность палача, отворилъ передъ нами дверь, и директоръ ввелъ меня въ классъ, гдѣ уже начались занятія. Поговоривъ нѣсколько минутъ съ учителемъ, директоръ вышелъ.

Я стоялъ съ потупленною головою, смутно слыша сдержанный смѣхъ и шопотъ учениковъ.

— Тише! — крикнулъ учитель и обратился ко мнѣ съ вопросомъ, какъ моя фамилія: онъ ее уже слышалъ отъ директора, но исполнялъ въ точности роль допросчика.

— Рудый, — тихо отвѣчалъ я.

— A! русакъ! нашъ братъ. Хорошо, что ты попалъ въ мой часъ, я тебѣ и друга хорошаго дамъ, тоже изъ русскихъ. Розенкампфъ! — позвалъ учитель одного изъ учениковъ:- вотъ тебѣ другъ; слушай его, сиди съ нимъ вмѣстѣ въ мои часы; это примѣрный ученикъ, — говорилъ Саломірскій (такъ звали учителя), указывая мнѣ на ученика, подошедшаго къ каѳедрѣ. Я рѣшительно не зналъ, что значить быть чьимъ-нибудь другомъ и какъ имъ сдѣлаться. «Если ты мнѣ другъ, то купи билетъ на мою лотерею», говорили одинъ другому воспитанники госпожи Соколовой; отъ нихъ же слышалъ я еще слѣдующія фразы со словомъ другъ: «хорошъ же ты другъ, всѣ свои пряники одинъ слопать!» или: «какой ты другъ, и подсказать-то мнѣ не могъ!» Подъ вліяніемъ ихъ понятій о дружбѣ, я робко взглянулъ на моего будущаго друга и примѣрнаго ученика.

Первое, что меня поразило въ примѣрномъ ученикѣ, была необыкновенная блѣдность его лица; въ немъ не было ни кровинки; худое, миніатюрное, оно окаймлялось черными волосами, весьма гладко приглаженными, и только у пробора какъ-то затѣйливо поднимался непокорный вихоръ, точно онъ хотѣлъ сказать каждому встрѣчному: дудки, братъ, меня не пригладишь! Изъ-подъ длинныхъ черныхъ рѣсницы зорко глядѣли сощуренные черные глаза, а по губамъ пробѣгала недѣтская, отталкивающая усмѣшка. Встрѣтясь съ этимъ мальчикомъ въ саду или у знакомыхъ, я не подошелъ бы къ не у съ радушнымъ предложеніемъ поиграть; но тутъ, противъ воли, приходилось сдѣлаться его другомъ.

— Садись на мѣсто, — сказалъ Розенкампфъ и пошелъ со иною къ задней скамьѣ. — Ты не вздумай, и въ самомъ дѣлѣ, послушать этого дурака и сдѣлаться моимъ другомъ, — шепнуль онъ мнѣ дорогою.

Мы сѣли; кто-то сбоку успѣлъ ущипнуть меня за руку, спросивъ о цѣнѣ сукна на моей курточкѣ; мнѣ было очень болью, но я не поморщился. Учитель диктовалъ, выкрикивая слово за словомъ и шагая изъ угла въ уголъ. До окончанія диктовки, онъ отобралъ тетради учениковъ, связалъ ихъ веревкой и началъ вызывать по фамиліямъ мальчиковъ, заставляя ихъ отвѣчать наизусть заданныя имъ басни и стихотворенія. До моего слуха долетали слова: «двойка», «единица», «нуль», «я тебя запишу въ тадель».