Александр Шеллер-Михайлов - Гнилые болота
- Название:Гнилые болота
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Изданіе А. Ф. МАРКСА
- Год:1904
- Город:С.-ПЕТЕРБУРГЪ
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Шеллер-Михайлов - Гнилые болота краткое содержание
ШЕЛЛЕР, Александр Константинович, псевдоним — А. Михайлов (30.VII(11.VIII).1838, Петербург — 21.XI(4.XII). 1900, там же) — прозаик, поэт. Отец — родом из эстонских крестьян, был театральным оркестрантом, затем придворным служителем. Мать — из обедневшего аристократического рода.
Ш. вошел в историю русской литературы как достаточно скромный в своих идейно-эстетических возможностях труженик-литератор, подвижник-публицист, пользовавшийся тем не менее горячей симпатией и признательностью современного ему массового демократического читателя России. Декларативность, книжность, схематизм, откровенное морализаторство предопределили резкое снижение интереса к романам и повестям Ш. в XX в.
Гнилые болота - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Гребенка, — отвѣчалъ Роэенкамнфъ.
— Das ist's, das ist'e! гребенка, гребенка. Слышите вы, кои друзья, гребенка! — Учитель уже дралъ обѣими руками уши Герцена и Вурма. — Я говорилъ вамъ, что если васъ ночью спросятъ слово изъ урока, то вы должны вѣрно отвѣтить на вопросъ, перевернуться на другой бокъ и уснуть. Я вѣдь говорилъ вамъ все это тысячу разъ, мои друзья.
Уши учениковъ страдали страшно.
Такъ шелъ весь урокъ. Около каѳедры накоплялось все болѣе и болѣе учениковъ, ошибавшихся въ одной какой-нибудь буквѣ. Тутъ были перебраны: пыль, пяль, пиль и пылъ, солоные и солэные, столъ и столь, и какъ только добирались до настоящаго выговора роковыхъ словъ, такъ сейчасъ же начиналось. дранье за уши всѣхъ учениковъ, стоявшихъ у каѳедры, я повтореніе словъ: das ist's, das jet's, mein Freund! За рѣшеніемъ вопросовъ Рейтнанъ обращался всегда къ Розенкампфу, какъ первому ученику въ классѣ, сидѣвшему въ немъ уже второй годъ. Розенкампфъ отвѣчалъ съ какимъ-то пренебреженіемъ и злостью, не двигаясь съ мѣста, и если только подмѣчалъ ошибку въ выговорѣ самого Рейтмана, то тотчасъ же говорилъ ему: «вы сами не такъ выговариваете». Рейтманъ багровѣлъ отъ злобы и признавался въ ошибкѣ. Розенкампфу все сходило съ рукъ.
Какъ ни страшенъ былъ учитель, какъ ни боялись ученики, что ихъ вотъ-вотъ сейчасъ вызовутъ и начнутъ драть за уши, но все же они страшно скучали и черезъ силу удерживались отъ разговоровъ и сохраняли тишину. Посреди этой тишины давно уже слышалось жужжанье мухи; неотвязчивое насѣкомое назойливо жужжало и — странное дѣло — жужжанье начало, наконецъ, возбуждать смѣхъ на задней скамьѣ.
— Что у васъ тамъ? — крикнулъ Рейтманъ по-нѣмецки и уже катился съ каѳедры и летѣлъ по классу.
Начались оплеухи, допросы и новыя оплеухи, но муха отыскалась во образѣ одного русскаго мальчугана. Виновному досталось нѣсколько звучныхъ пощечинъ и велѣно было ему, рабу Божію, и двумъ его сосѣдямъ стоять въ продолженіе недѣли на колѣняхъ во время уроковъ Рейтмана. Такъ прошелъ второй урокъ; меня Рейтманъ заставилъ прочесть двѣ строки и объявилъ мнѣ, что я читаю по-нѣмецки хуже всякаго сапожника; больше со мною онъ не разговаривалъ.
Для полнѣйшей характеристики господина Рейтмана разскажу нѣсколько случаевъ изъ его дѣятельности. Однажды онъ забылъ дома свою табакерку, пришелъ въ классъ, позвалъ къ себѣ своего сына, поколотилъ его и велѣлъ сбѣгать домой за забытою вещью. Другой разъ по ошибкѣ далъ оплеуху одному болѣзненному мальчику, тотъ упалъ въ обморокъ. Рейтманъ поблѣднѣлъ, послалъ за водою, торопливо разстегнулъ ученику курточку и, когда тотъ пришелъ въ память, началъ ласкать мальчика, просилъ у него извиненія и заставлялъ при себѣ прибить того школьника, за котораго невинный получилъ оплеуху. Ребенокъ не согласился, и Рейтманъ имѣлъ удовольствіе собственноручно поколотить виновнаго. Бить, бить и бить было маніей бочкообразнаго господина; онъ ставилъ баллы снисходительнѣе другихъ учителей, ибо за худой баллъ ребенка наказывалъ инспекторъ, оставлявшій его въ школѣ по средамъ и субботамъ долѣе урочнаго часа, и Рейтману это не могло принести удовольствія. Онъ билъ съ увлеченіемъ, поддразнивалъ себя, искалъ случая придраться. Во дни студенчества онъ готовился въ пасторы, не выдержалъ экзамена и посвятилъ себя преподаванію нѣмецкаго языка и всеобщей исторіи. Послѣдній предметъ зналъ онъ по Беккеровой Weltgeschichte и пользоваться другими пособіями не считалъ нужнымъ. Мы зубрили у него тысячи именъ и годовъ; объ иномъ королѣ въ исторіи только говорилось то, что сей знаменитый мужъ былъ плѣшивъ, и въ нашемъ воображеніи рисовалась вмѣсто человѣка одна громадная историческая плѣшь, но все же мы были обязаны помнить о ней такъ же, какъ помнили о дѣлахъ Александра Македонскаго. Въ часы исторіи приносилась въ классъ географическая карта и длинная палка-указка; карта рѣдко шла въ дѣло, но палка безостановочно гуляла по нашимъ головамъ, вбивая въ нихъ имена и числа. Рейтманъ разсказывавъ событія съ жаромъ и, со своей точки зрѣнія, отвергалъ въ человѣкѣ свободную волю, толковалъ о предопредѣленіи, вѣроятно, вспоминая о неудачной попыткѣ сдѣлаться пасторомъ, и проповѣдовалъ Resignation: при этомъ его масляные глазки взводились къ небесамъ, то-есть къ классному потолку, гдѣ часто виднѣлись комки жеваной бумаги и болтавшіеся чортики, и по жирнымъ щекамъ проповѣдника сочилась одинокая слезка умиленія, потомъ глазки вдругъ смахивали долу и искали, нѣтъ ли виновнаго, нельзя ли кого-нибудь побить. И вѣдь находилъ, всегда находилъ.
Этому учителю обязанъ я многими слезами, безсмысленнымъ знаніемъ всеобщей исторіи и чистымъ нѣмецкимъ выговоромъ.
Промежутокъ времени между вторымъ и третьимъ уроками прошелъ довольно сносно. Я даже не замѣтилъ, какъ вошелъ въ классъ учитель. Впрочемъ, трудно было и замѣтитъ; онъ какъ будто не входилъ въ классъ, а просто находился въ немъ и прежде, сидя гдѣ-то въ толпѣ учениковъ, и теперь только взошелъ на каѳедру, чтобы дѣти замѣтили его присутствіе.
— Тише, тише, дѣти! — увѣщавалъ учитель школьниковъ.
Отъ увѣщанія сдѣлалось немного тише, ученики, повидимому, не боялись этого господина. Я сталъ его разсматривать.
Представьте себѣ безконечно-длинную, невообразимо-худую фигуру съ лицомъ, изрытымъ морщинами, съ какимъ-то бѣловатымъ шрамомъ на лбу, съ двумя клочками бѣловато-желтыхъ волосъ на ввалившихся щекахъ (нѣкоторые говорили, что эти клочки представляютъ бакенбарды) и точно такого же цвѣта хохломъ надъ лбомъ; прибавьте къ этому изображенію длинный тонкій носъ и ротъ, почти лишенный зубовъ, — и вы будете имѣть почти полный портретъ господина Мейера, преподававшаго въ младшихъ классахъ математику, исправлявшаго должность библіотекаря и замѣнявшаго, безъ всякаго за то вознагражденія, отсутствующихъ гувернеровъ. Еще сидя на скамьѣ, я успѣлъ разсмотрѣть это лицо, и оно поразило меня своею некрасивостью: оно было не страшно, но до крайности смѣшно. Такое смѣшное безобразіе можно найти только въ нѣмцахъ; въ Германіи вы часто встрѣтите буршей, взглянувъ на которыхъ расхохочется даже самый суровый человѣкъ, и невольно вырвется у него восклицаніе: «вѣдь создалъ же Богъ этакую потѣшную штуку!
Мейеръ позвалъ меня къ себѣ.
— Кафаришь ты по-нѣмецки, mein Junge? — спросилъ онъ меня.
— Я по-нѣмецки не знаю, — отвѣчалъ я, стараясь не смотрѣть на его лицо.
— Ну, Богъ дастъ, выучишься. Ариѳметикъ ты изучалъ?
— Четыре правила простыхъ чиселъ знаю.
— Умѣешь считать безъ доскъ въ голова?
— Нѣтъ-съ, не умѣю.
— И это выучишьея; всэ, мой дружокъ, выучишься, даже и то, чего я не знайтъ.
Нѣмецъ гладилъ меня во головѣ и ласково разсматривалъ черты моего лица. Я рѣшился взглянуть на него и, Боже мой, какіе чудесные глаза увидалъ! Голубые, ясные, какою глубокою любовью свѣтились они изъ-подъ нависшихъ желтоватыхъ бровей! Ихъ грѣющій взглядъ ласкалъ меня такъ же, какъ его рука ласкала мои волосы. И мнѣ кажется, я не отошелъ бы во-вѣкъ отъ этого некрасиваго, смѣшного человѣка, чтобы только чувствовать на себѣ его взглядъ, быть подъ его защитой.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: