Александр Шеллер-Михайлов - Гнилые болота

И кто же не чувствовалъ этого мучительнаго, захватывающаго духъ желанія быть счастливымъ? Кто не разъ падалъ въ изнеможеніи на избранномъ пути, обманувшись въ своихъ поискахъ и видя передъ собою, вмѣсто искомаго сокровища, вмѣсто драгоцѣннаго клада, разрытую темную и холодную могилу? „Развѣ это цѣль жизни, — кричалъ онъ въ бѣшеномъ изступленіи:- и развѣ я жилъ! Развѣ годы напрасныхъ поисковъ, трудовъ и страданій были жизнью? И хоть бы отрадная надежда надъ этой темною могилой открыть своимъ дѣтямъ тайну жизни и счастья — такъ и ея нѣтъ! Да будутъ прокляты и горькая доля, и обманчивый призракъ, манившій меня за собою съ безпечнаго пира беззаботныхъ людей и толкнувшій теперь въ могилу!“ Проклиналъ бѣднякъ весь міръ, и свой честный и пытливый умъ, и свою недремлющую совѣсть, а надъ нимъ въ безграничную даль раскидывалось свѣтлое небо, кругомъ волновались, какъ море, еще зеленые побѣги ржи, весело шумѣли молодые, сочные листья деревъ, и, кружась въ воздухѣ, пѣлъ свою вдохновенную пѣсню поэтъ-жаворонокъ, исчезая въ голубомъ пространствѣ, залитомъ горячими лучами солнца…

Отчего бы не быть счастливымъ?..

Чѣмъ разрѣшились мои поиски, какъ и какія убѣжденія развила во мнѣ послѣдующая жизнь, по какой дорогѣ я пошелъ, къ какой цѣли, и была ли эта цѣль только призракомъ счастья или настоящимъ счастьемъ — узнаетъ читатель въ слѣдующей части моей исторіи, если онъ не вздумаетъ окончить чтеніе на этой страницѣ и, безнадежно махнувъ рукою, сказать: „дрянь исторія!“ Но, быть-можетъ, не всѣ читатели поступятъ такъ. Есть и еще разрядъ читателей. Это одинокіе люди, заброшенные судьбой въ разныя болота и пучины нашего общества, давнымъ-давно прекратившіе невѣрную переписку со своими друзьями по убѣжденіямь. Въ ихъ головахъ вѣчно роятся горячіе вопросы, недоумѣнія и сомнѣнія; они встрѣчаютъ въ своемъ одиночествѣ каждую новую книгу, какъ свѣжаго человѣка, могущаго сдѣлаться ихъ собесѣдникомъ, и жадно дорываются до высказанныхъ въ ней взглядовъ, и дѣлается она ихъ другомъ, если ей удастся дать отвѣтъ хоть на одинъ изъ предлагаемыхъ ей вопросовъ. Незлобивъ и веселъ ихъ смѣхъ надъ неловкимъ выраженіемъ полюбившагося имъ писателя. Это тотъ же смѣхъ, которымъ смѣялись они въ школѣ надъ медвѣжьими ухватками своего любимаго друга, которому (рискуя наткнуться на училищное начальство и подвергнуть себя наказанію) носили они въ карцеръ и говядину, и пирожки отъ своей обѣденной порціи. Такихъ читателей хотѣлъ бы я имѣть, и взгрустнулось бы мнѣ, если бы они вздумали прекратить со мною знакомство на этой страницѣ.

Другъ-читатель, моя исторія не художественна, въ ней многое не договорено, и могла бы она быть лучше обдѣлана; но намъ ли, труженикамъ-мѣщанамъ, писать художественныя произведенія, холодно задуманныя, разсчетливо-эффектныя и съ безмятежно-ровнымъ, полированнымъ слогомъ? Мы урывками, въ свободныя минуты записываемъ пережитое и перечувствованное и радуемся, если удастся иногда высказать накипѣвшее горе и тѣ ясныя, непризрачныя надежды, которыя поддерживаютъ въ насъ силу къ трудовой чернорабочей жизни. Хорошл, если само собою скажется мѣткое слово, нарисуется ловкая картина и вырвется изъ-подъ сердца огонь поэзіи; но если и ихъ не найдется, то горевать нечего, обойдется и такъ. Ты самъ, читатель, не глупъ и чувства у тебя много; ты самъ сумѣешь замѣнить мое неуклюжее, долговязое выраженіе однимъ мѣткимъ словомъ, которое попало тебѣ на языкъ! Счастливецъ! во время чтенія дополнишь ты нѣсколькими бойкими штрихами торопливо набросанную картину и сдѣлаешь ее художественнымъ произведеніемъ, и при двухъ-трехъ словахъ, намекающихъ на поэзію, отдашься ты весь поэтическому порыву, создашь изъ моего сырого матеріала величественное твореніе фантазіи. Хотѣлось бы мнѣ встрѣтиться съ тобою, крѣпко пожать твою руку и съ полной увѣренностью, что я не лишній въ твоемъ домѣ, сказать: „наконецъ-то, мы увидѣлись! Я думаю, ты такъ же соскучился обо мнѣ, какъ я о тебѣ“. Въ этихъ простыхъ словахъ не будетъ ни заносчивости, ни нахальнаго хвастовства, потому что ихъ произнесетъ не великій геній, не могучій талантъ, даже не юноша, подающій надежды, а такой же простой смертный, такой же чернорабочій жизни, какъ и ты самъ, мой другъ.

До свиданія!..

Кому случалось въ молодости перенести тяжелую болѣзнь, тотъ знаетъ то сладостное чувство, которое разливается во всемъ организмѣ человѣка въ дни выздоровленія. Мы чувствуемъ, какъ быстро крѣпнутъ силы, что ничего уже не болитъ, и въ тѣлѣ чуется только истома, но и она уменьшается съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, и уже не безпокоить; она даже пріятна. Мы то предаемся всѣмъ существомъ отдыху, полнѣйшему far niente, то приводимъ въ движеніе усталые члены, каждый мускулъ, каждый суставъ, какъ будто измѣряя возрождающіяся силы. Привѣтнѣе смотрятъ глаза на міръ, какъ бы снова возвращенный, и становится онъ вдвое милѣе и дороже, чѣмъ былъ прежде. Онъ является примирившимся другомъ послѣ мучительной размолвки и долгой разлуки. Открываются въ немъ новыя прелести и достоинства, и вдругъ пробуждается въ душѣ страстное желаніе полнѣе насладиться всѣмъ, что такъ долго было отнято. И счастливъ тотъ, кто могъ провести время выздоровленія посреди животворящей природы и подышать тѣмъ воздухомъ, которымъ дышатъ птицы. Такъ выздоравливаютъ люди только въ молодости: старчество видитъ въ выздоровленіи только отсрочку смерти, и хотя радуется ему, но не полна эта радость, и много въ ней тихой грусти и невольно навертывающихся на глаза слезъ.

Такія чувства пришлось испытать мнѣ лѣтомъ 1848 года. Моя болѣзнь кончилась. Мы перебрались на дачу въ Петергофъ, гдѣ отецъ нанялъ квартиру. Она находилась въ одномъ изъ мирныхъ уголковъ на краю города, близъ собора св. Петра и Павла, и состояла изъ комнаты съ дощатою перегородкой и кухни. Ея окна выходили на огородъ; тамъ тянулись длинныя гряды съ разными овощами, за грядами были небольшой, позеленѣвшій прудъ, въ немъ купали свои вѣтви двѣ-три ивы, широко раскинувшіяся по берегу, а дальше тянулся поперечный рядъ стройныхъ молодыхъ березъ и мелкаго кустарника: малины, смородины и крыжовника. Часто слышались на огородѣ пѣсни разныхъ рабочихъ людей, мужчинъ и женщинъ, то половшихъ гряды, то копавшихъ какую-нибудь зелень; работа шла безостановочно. Между занимаемымъ нами и сосѣднимъ домами былъ небольшой, но густой садикъ, почти всегда полутемный, и только въ полдень, когда солнце высоко стояло на небѣ, въ него западали горячіе лучи, и весело играли на пескѣ тѣни трепетавшихъ въ вышинѣ листьевъ, залитыхъ блескомъ, и яркіе кружки прорвавшагося сквозь густую зелень свѣта. Въ этомъ саду во время жары сидѣлъ или лежалъ я на дерновой скамьѣ съ книгою въ рукахъ, то читая, то рисуя; то просто ничего не дѣлая, любуясь игрою свѣта и тѣни я дыша полною грудью свѣжимъ воздухомъ.